– Я думал, она умирает… как Трезорка!
– Ой, как жаль! Но теперь уже ничего с ней не поделаешь, будет стёганка теперь Пальмина.
– Ага, – просветлел Севок, – будет Пальма с розами.
Они перенесли щенков в стайку, Пальма, неотступно следуя за ними, перешла сама.
Пришедший с работы отец, узнав новость, обрадовался меньше, чем ожидал Севок:
– В стайке, конечно, их оставлять нельзя, несколько дней пускай поживут, а дальше надо что-то придумывать: а вообще всё уже до нас придумали – будку надо делать! Да и куда её ставить – вот ещё забота, хозяйского дома нет, а будка с собакой – вот она! За-да-ча! Да!.. А ты что же обнову-то не сберёг? Мать старалась, старалась, эх ты! – он махнул рукой и замолчал.
– Не ругай его, отец, на благое дело он её извёл…
– Ну, потакай, потакай и дальше!
А ночью, когда Севок с сестрёнкой уже спали, отец засомневался: морозы ударят, а мы куда с такой псарней?
– Ты о чём говоришь, не пойму, – оправдывалась учительница, – ну не топить же мне их надо было?!
– А ты бы смогла разве? – усмехнулся отец.
– Нет!! – ответила учительница. – Спрашиваешь, как будто сам смог бы!
– Нет, не смог… и не сразу, а тем более теперь – когда она их покормила!
– Так мы о чём тогда говорим?
– А говорим мы о том, что их пристраивать надо, а куда, ума не приложу!
– Слушай! Может быть, хозяин Трезора согласится взять Пальму.
– Может быть, – отозвался, заинтересовавшись, отец.
– Только надо, чтобы мальчонок не один спрашивал, а со взрослым.
– Так это-то ясно. В субботу пораньше приду, тогда с ним и сходим.
А в субботу пораньше не получилось: то ли заказ какой-то срочный, то ли ещё что, только уехал отец в командировку. А Севок, прождавший отца до обеда, надумал сходить к хозяину Трезорки сам, потому что дворничиха ругалась, что развели грязищу в стайке, и грозилась всех этих щенят выбросить.
Он долго упрашивал мать и, заверив твёрдо, что «бегом туда, бегом обратно», – наконец вымолил разрешение.
Это когда они в прошлый раз всей ребятнёй ходили, дорога казалась короче, теперь Севок и шагал, и бежал, но до нужного дома было ещё о-ё-ёй как далеко… Дорожка, по которой спешил Севок, вилась по косогору, и как только он стал спускаться в низину, прохладный белый туман стал расползаться по ней толстым белым одеялом, изменив всё вокруг до неузнаваемости; казалось, что вместе с туманом отовсюду выползли страхи и неизвестная пугающая чернота. Севку сделалось жутко, и он в нерешительности остановился, не зная, что делать: идти назад – стыдоба (ведь сам напросился), вперёд – ноги не идут, страх обуял. Севок вспомнил, как тогда сказал ему отец: «Так смелость доказывают только дураки! А надо делом!» И ему стало стыдно, так стыдно, что вроде и страх стал проходить. «А я буду делом! Я делом!» – мысленно твердил он себе и стал себя убеждать, что в темноте ничего страшного нет (как говорила мама) – просто хуже видно, чем на свету. Севок сделал ещё несколько шагов и обмер. Он явно увидел, как через тропинку прошла чёрная, большая, лохматая тень, а потом другая, поменьше. Он стоял на тропке, боясь пошелохнуться, в голове всё перепуталось.