Ударов было много, и каждый из них чувствительный. Венька встал в позу и прочел стихи Багрицкого:
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду,
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
— Ясно? — комментировал он. — Прекрасные стихи, да не про нас, балбесов, писаны. Вы знаете, смелые и энергичные люди, я, кажется, повзрослел на год.
— И я, — согласился Олег.
— А я и подавно, — сказал Павел.
Венька достал три листа ватмана и нарисовал три яхты. Они бежали по голубеньким волнам и трепыхали разноцветными флажками.
— Это отпущение грехов. Индульгенция… Чем бы нам еще отметить нынешнее повзросление? Может, пройдемся по части нравственности? — Он выразительно посмотрел на галерею девиц, висевших над кроватями Олега и Павла. — Приоденем наших дам? Или как?
— Ну уж дудки! — сказал Олег. — Я и так душой грубею. Может, меня облагораживает тонкий изгиб талии? Впрочем, если ты настаиваешь…
Он снял со стены вырезанную из журнала манекенщицу в ночной сорочке и, перевернув страницу обратной стороной, снова повесил ее над кроватью. Веня сдержанно крякнул: на этот раз манекенщица демонстрировала сверхэкономный купальный костюм.
— Мужланы, — сказал он. — Казарменные замашки. Когда я вас только воспитаю…
Вообще Веню вряд ли можно было назвать человеком строгих правил: он никогда не сторонился женщин, напротив, был не прочь поухаживать всякий раз, когда к тому представлялся случай, но при всем этом его отношение к женщине нацело было лишено того наносного цинизма, которым часто бравируют в мужских общежитиях. И хотя женщины баловали его, ни Павел, ни Олег не помнили случая, чтобы, вернувшись со свидания, он словом или намеком обмолвился о том, что было и чего не было. Всяких разговоров на эту тему, если они носили слишком уж откровенный характер, он избегал, а иногда просто пресекал их. Однажды он выгнал из комнаты приятеля, когда тот принялся рассказывать пикантные подробности, своих встреч с буфетчицей аэродрома.
— Мышиный жеребчик, — сказал он. — Дерьма кусок… Тебя послушать — руки вымыть хочется. Ты бы представил со стороны, как сам выглядишь в своих рассказах — ох и не аппетитно же… Венец-природы!
Пляжных девиц у него над кроватью не было. Зато висела фотография девчонки в школьном платье с такими же большими, слегка удлиненными, как у самого Вени, глазами.
Еще в первый день их совместной жизни, когда Веня повесил эту фотографию над койкой, Павел сказал:
— Ишь ты, глазастая какая! Первая любовь, что ли?
— Нет, — сказал Веня, — это не первая любовь. Это любовь на всю жизнь.
— Везет же людям…
— Везет, — согласился Веня. — Это моя сестра.