Он медленно открыл дверь. Закатное солнце играло на тройном подсвечнике, стоящем на комоде.
— Закройте дверь, Мэтью, и заприте ее, — велел профессор Фелл из белого кресла с высокой спинкой.
Мэтью стоял неподвижно — от неожиданности.
— Сделайте, как я сказал. Это будет разумно.
Невозможно было не согласиться.
Мэтью закрыл дверь и запер ее. Потом встал спиной к ней, плотно прижавшись, а фигура в маске телесного цвета и таких же перчатках сидела, удобно вытянув ноги и положив их друг на друга. Сегодня профессор был одет в темно-синий строгий костюм, белую рубашку с каскадом оборок спереди и темно-синюю треуголку с черной лентой.
Молчание затянулось. Профессор Фелл рассматривал потолок. Трещинки изучает, подумал Мэтью.
Лишенное черт лицо профессора обратилось к нью-йоркскому решателю проблем.
— Сегодня вы попали в беду.
Это была констатация факта. Сухая, как рыбьи кости в собрании скелетов этажом ниже.
— Мелочь, — отмахнулся Мэтью.
— Гм. С балкона библиотеки исчезла статуя морского конька. Пропали также шнуры портьер. И на пьедестале статуи стояла бутылка. Что вы мне можете об этом рассказать?
— Ничего. — Мэтью пожал плечами. Сердце билось как яростный барабан. — Особенного.
— Прикрываете своих врагов? Зачем?
— Я свои дела устраиваю сам.
— Это восхитительно. Глупо, быть может, но… восхитительно. Сядьте, прошу вас, у меня шея из-за вас болит.
Мэтью сел в кресло за письменным столом, как накануне вечером. Повернулся, желая видеть императора преступного мира целиком. К нему пришел вопрос, и Мэтью вскинул его в воздух, как огненный клинок:
— Можно ли вас спросить… почему вы никогда не открываете лица?
Там, под покрывалом, рот слегка засмеялся, или показалось?
— Я так красив, — ответил профессор, — что мог бы остановить само время, чтобы ангелы обожали меня подольше. Или же я так уродлив, что мог бы остановить сердце любой твари, чей взор упал бы на меня. Или — что наиболее правдоподобно — я просто человек, которому нравится жить без лица.
— Понимаю, — сказал Мэтью.
— Вы хотите знать еще что-нибудь?
— Очень многое. Но не думаю, что вы мне скажете.
— Вы говорите с уверенностью, хотя вам куда более свойственно сомнение.
— Я готов к тому, — сказал Мэтью, глядя на свечи, распространявшие равное количество света и теней, — чтобы вы меня просветили.
Голова под покрывалом едва заметно кивнула. Пальцы в перчатках переплелись.
— Во-первых: что вы узнали?
— Немногое. — Но ему показалось, что профессор Фелл ценит его мнение, и он поправился: — Кое-что. Об Адаме Уилсоне и Эдгаре Смайте.
— Говорите, — попросил профессор.