Транссибирская железная дорога пересекает границы двух континентов. Мы доехали до Читы, а дальше поезд понес нас по маршруту Харбин — Пекин — Шанхай — Кантон знаменитой КВЖД. Мы ехали более девяти суток. Поезд останавливался только на крупных станциях, чтобы пополнить запасы воды и топлива и дать пассажирам возможность размяться на перроне и перекусить в станционных буфетах.
Хотя белогвардейские банды и армии интервентов были изгнаны с советской земли, следы их варварского нашествия встречались на всем протяжении магистрали. Ведь первой заботой интервентов являлся захват Транссибирской железной дороги — это был единственный путь, который вел в европейскую часть России. По Транссибирской магистрали им пришлось отступать. При отступлении они разрушали все, что могли, что успевали разрушить, — станционные постройки и ремонтные мастерские, мосты, виадуки, само полотно железной дороги. Многое они не успели уничтожить: партизанские обходные рейды Блюхера и неожиданные атаки соединений Красной Армии сеяли среди интервентов страшную панику; под конец они думали только об одном: как спасти свою шкуру…
До Свердловска пейзаж за окном был знакомый — поезд шел по гигантской русской равнине, что тянулась от Карпат до Урала и от Балтийского моря до Крыма и Одессы, по равнине, пересекаемой могучими, медленно текущими реками, покрытой березовыми рощами и хвойными массивами, небольшими холмами, с редкими селениями.
Свердловск — это уже Урал. Свердловск (бывший Екатеринбург) — один из старейших и крупнейших промышленных и культурных центров старой России. Это город металлургов, город богатых традиций революционной борьбы.
Поезд немного постоял на станции, словно отдыхая, и вскоре Свердловск остался позади. Но Урал продолжался. Железнодорожная трасса проходила по краю глубоких долин, через тоннели, прорытые в огромных скальных массивах заснеженных гор, пересекала бурные горные реки. Я, болгарин, воспринимал уральский пейзаж как свой родной, мне казалось, что я проезжаю через горы моей родины.
Наиболее интересная часть путешествия началась после Петропавловска и Омска. До этих мест все в большей или меньшей мере было знакомым. А после Петропавловска и Омска начиналось нечто, приводящее человека в изумление, — тайга, вековые непроходимые леса.
Мне кажется, тот, кто не видел тайги, по-настоящему не знает России. До этого мое представление о ней было совсем иным, оно определялось в основном ее масштабами. Когда я увидел тайгу, то понял, что Россия отличается от любой другой страны мира. Пейзаж до Урала можно еще в той или иной мере сравнить с пейзажем (правда, в сильно сокращенных пропорциях) ряда европейских равнинных государств. Но то, что видишь после Петропавловска и Омска, можно увидеть и узнать, можно почувствовать только в России.