Потом я спустился с террасы и пошел по направлению к «Батарее». История с кониином не выходила у меня из головы, и я помню, что в то утро я очень много курил. Не доходя до «Батареи», я сел на скамью, которую я вам показывал, и смотрел издали, как Эльза позирует. Она навсегда сохранится в моей памяти такой, какой она была в тот день: в желтой блузке, синих брюках, с накинутой на плечи ярко-красной кофточкой. Лицо ее сияло жизнерадостностью и здоровьем. До меня доносился ее веселый голос — она смеялась и говорила о каких-то своих планах.
Заметив меня, Эльза помахала мне рукой и крикну-.ла, что Эмис сердит, как медведь, и не позволяет ей передохнуть, а у нее затекли и руки и ноги. Эмис проворчал, что и у него затекли ноги и что, должно быть, он дожил до ревматизма. Эльза засмеялась:
— Бедненький старичок!
А он сказал, что ей придется возиться с немощным инвалидом.
Мне было крайне неприятно слышать, как они обсуждают свою будущую совместную жизнь, не считаясь с тем, что приносят громадные страдания другим людям. Но у меня не хватило духу обвинять Эльзу: она была так молода, так влюблена; чужие страдания были ей в то время непонятны. Она с наивностью ребенка уверяла, что Каролина будет хорошо обеспечена материально и скоро успокоится. Она ничего не видела, кроме своего будущего счастья, и ни о ком не думала, кроме Эмиса. Она смеялась над моими старомодными принципами, называла меня отсталым. Сомнение, раскаяние, жалость были ей незнакомы. Да и способна ли лучезарная юность к жалости и раскаянию? Думаю, что нет. Эти чувства приходят к нам с годами.
Эмис был сдержанней, чем обычно. Время от времени Эльза подавала реплику, и он что-то бурчал ей в ответ. Я слышал ее слова:
— В первую очередь мы поедем в Испанию, да, милый? И вы поведете меня на бой быков. Потрясающее зрелище, правда? Но мне не нравится, когда человек убивает быка. Я хочу, чтобы наоборот — чтобы бык убил человека. Я понимаю римлянок, которым нравилось смотреть, как люди умирают. Люди — это ерунда, хороши только животные.
Она и сама напоминала грациозное молодое животное — ни человеческого опыта, ни человеческой мудрости, но зато сколько жизни!
Послышался звонок ко второму завтраку. Я встал и пошел в «Батарею». Эмис сидел на скамье, откинувшись и устремив взгляд на картину. Это была привычная для него поза. Мог ли я думать, что яд сковал уже его члены. Он ненавидел болезни и никогда не сознавался, что чувствует себя плохо.
Эльза сказала:
— Он не придет к завтраку.
По правде говоря, я нашел, что он поступает благоразумно, и сказал: