-- Зато у тебя был сын, которого ты сам убил, -- тихо произнёс Ильен.
Самое страшное преступление нашей расы -- это детоубийство. А убийство ребёнка родителем -- это вообще нечто запредельное. В этот закон входит и такая статья как "доведение до самоубийства". Кайреан довёл своего сына до самоубийства. Собственно, наследник Ильен умер. Остался жить другой, носящий то же имя. Господин Вечности, как звали его подданные Царства.
-- Я никогда не смогу простить себя сам. Поэтому, прости меня ты, сын... -- консорт говорил так же тихо, не отрывая взгляда от Ильена. -- И убей. Это тебе поможет...
Тёмный поднялся, прошёл на середину комнаты, встал на колени. Склонил голову.
Отец достал из личного пространства клинок. Узкий, длинной от локтя до запястья, кинжал с широкой рукоятью и чёрным лезвием. Его зовут Жало. Он всегда хранится у кого-то одного. У того, кто может убивать своих. Папа провёл ладонью по лезвию, нахмурился.
-- Малыш, дай-ка мне мою печать обратно.
-- А ты мне тогда мою... в смысле, дедушкину верни, -- потребовал я, не фыркая на "малыша". Из уст отца это звучало совсем не обидно.
Мы обменялись семейными артефактами и папа снова провёл по лезвию. Чёрный металл побелел до такой степени, что на него стало больно смотреть. Протянул Жало Ильену.
-- Это твоё право.
Дядя принял кинжал, шагнул к выродку Хаоса. Положив правую руку на плечо консорта, приставил кинжал к его груди напротив сердца. Рука не должна дрогнуть. Своих всегда убивают одним ударом в сердце. Всегда левой рукой. Знаю. Дед просветил.
Молчание затягивалось, а родич всё не спешил нанести удар.
Когда звенящая тишина стала невыносимой, Ильен отступил на шаг. Развернулся, отдал Жало владельцу.
-- Я не могу.
Папа с сомнением взвесил в руке лёгкий клинок. Погасил сияние, делавшее смерть казнимого безболезненной.
-- Что ж, судьба принца-консорта решена. Он остаётся жив. С наказанием решим позже.
Кайреан поднял голову. В серых глазах полыхнула ярость.
-- Я совершил слишком много. Лишь за сотую долю моих деяний любого приговорят к смертной казни. Я пытался всё исправить. Столько, сколько мог. Я устал жить, мой император. Я... устал...
Два последних слова он произнёс с небольшой паузой. На вдохе... выдохе...
И перерезал горло собственным ножом.
Его лицо исказила страшная, пробравшая морозом улыбка. И та застарелая, дикая тоска, что никогда не покидала серых глаз светловолосого тёмного, ушла, на мгновенье, лишь на мгновенье сменившись не радостью, только отголоском радости освобождения. Потом взгляд остекленел, потеряв выражение. И он упал...