Здесь уже Сырцов взъярился не на шутку.
- Лысенков! - заорал он, бешено сверкая белками синеватых глаз. - Отдай этому идиоту винтовку, пусть, значит, сам рпсходустся!
Лысенков протянул Феде винтовку, легонько подтолкнул к двери.
- Топай!
Когда Федя вышел, Сырцов крепко растер пальцами лоб, пробормотал: "Ничего не понимаю!" - и соображающим взглядом уставился на Лысенкова.
- Где ты его взял?
- В баньке, возле крайней хаты,
Сырцов накинул шинель и скомандовал.
- За мной!
Они быстро дошли до крайней хаты, и Сырцов, не постучавшись, грубо рванул дверь на себя. Вошел.За столом, обхватив голову руками, сидел средних лет
мужчина с пугающе властными строгими чертами лица и надменным, проникающим насквозь взглядом. Он был в нательной рубашке и галифе. Напротив него пригорюнилась молодая, с хорошей грудью бабенка. "Хозяйка, наверное", подумал Сырцов, поздоровался, на что ему ответили вежливым наклоном головы, и, заметив на спинке стула китель с золотыми полковничьими погонами, коротко спросил:
- Ваш?
- Мой, - кивнул Вышеславцев.
Сырцов посмотрел на Лысенкова, который статуей застыл у порога и у которого на физиономии тоже было написано полнейшее непонимание происходящего, перевел
взгляд на полковника, хотел крикнуть: "Ну чего расселся, белогвардейская рожа!" - но, вспомнив слова Дольникова: "Сырцов, запомните: грубость унижает человека",
как можно мягче проговорил:
- Господин полковник... Объясните, пожалуйста, почему вы не удрали?
Вышеславцев поднял тяжелую голову, левая бровь
изумленно подпрыгнула - не ожидал от комиссара такой
вежливости. И все-таки ответил резко, пренебрежительно:
- Вам этого не понять.
- А вдруг пойму. Давайте попробуем...
- Давайте попробуем... У меня сапоги сперли.
Сырцов завертел головой, как будто был в гимнастерке с тугим воротничком и этот воротничок невыносимо резал ему шею.
- Ну и что? Вы же знали, что мы, значит, все равно вас поставим к стенке?
- Значит, знал, - с издевочкой повторил полковник.
Но Сырцов пребывал в таком недоумении, что даже не обратил на это внимания.
- И не удрали...
- И не удрал.
- Почему?
- Опять двадцать пять... - обозлился Вышеславцев. - Неужели вы не понимаете, что мне, полковнику царской армии, не к лицу бегать по улице босиком!
- Значит, лучше смерть?
- Смерть всегда достойнее позора.
Сырцов посмотрел в потолок и неожиданно улыбнулся.
- А я бы, пожалуй, и голым от вас дернул.
Полковник не выдержал, улыбнулся в ответ, и лицо его преобразилось, стало мягче, приветливее.
-У нас с вами... Как мне вас величать?
- Командир полка товарищ Сырцов.