Утром, за завтраком, Дора рассказывает мне свой ночной сон. Она едет на машине по планете, носящей мое имя (спасибо), впрочем, вся вселенная представляет собой одну-единственную круглую сияющую планету, по которой она и прогуливается. Появляюсь я, иду большими шагами, заставляю повернуться шарик, подвешенный в пустоте или бесконечности. Мы здесь на краю мира, но, собственно, никакого края нет. Мир без берегов, только центр.
— Это было приятно?
— Очень.
— Как я был одет?
— Во что-то длинное, похож на монаха.
— Тела?
— Нет, никаких тел. Существа.
— Существа?
— Вещества-существа.
— Это что, бред?
— Надеюсь.
Мы сидим на деревянной террасе, окруженной деревьями, на солнце. Дора, растрепанная, еще в своей голубой шелковой пижаме. Она пьет апельсиновый сок. Затем:
— Ты веришь, что существовали люди, подобные нам?
— Вне всякого сомнения. Почти повсюду. Но об этом некому рассказать.
— Почему?
— Неходкий товар.
— Так делают счастливые люди, убежденные, что у них никакой истории не было?
— Вот именно.
Да, я очень хорошо себе их представляю, этих «без истории», чья история, возможно, только-только начинается. Они здесь, на краю мира, в этот самый момент. Толпа единичностей, неспособных к объединению, великая зыбкая тишина. Эти перешептывания, эти прикосновения, эти сверкающие глаза, эти плотно сжатые руки и ноги, как я их понимаю, как я их принимаю. Они прячутся, и они правы, не стоит возбуждать ненависть смертных или зависть богов. Их будут защищать в суде, не правда ли, в Трибунале неизбежного зла. Мэтр Вейс, это для вас. Докажите-ка нам невиновность «радостных преступников». Правда, у них нет никаких шансов быть оправданными, но все равно, защищайте их. Боюсь только, что ваши аргументы прозвучат слишком литературно, но давайте, у нас есть время выслушивать ваши басни. А потом нет, замолчите.
Дамы и господа, эти безответственные субъекты, которых нам надлежит приговорить, все до одного заслуживают суда китайского военного искусства: «Тот, кто ловок в стратегии, не приобретает ни славы за свою хитрость, ни награды за свою храбрость». Ладно, оставим их, у них нет истории, их мыслей не существует, их приключения мнимы, а правдивое повествование — перечень несчастий. Это нечто вроде внушительной компенсации, возмещения убытков, вознаграждения за понесенный ущерб. Ну, говорите же, несчастные, рассказывайте о своих сомнениях, своих тупиках, своем распаде, своих горестях. Центральное Бюро Леймарше-Финансье умоляет вас об этом. Жалоба — краеугольный камень их Империи. Жгучее рыдание все нарастает, из века в век, и замолкает, припав к подножию их вечности. Это универсальное проявление достоинства того, что принято именовать родом человеческим. Страдание и тупик, в котором оказалось человеческое существование, — ко всему этому без конца взывают, это финансируют, пропагандируют. Мы здесь не для того, чтобы веселиться, жизнь нисколько не забавна, и я готов вам немедленно это доказать при помощи сотни тысяч тягостных личных дел. Нет счастливой любви, дамы и господа, каждый и каждая несет в себе рассыпавшийся образ этой самой невозможности, как некий разрыв, сдавленный крик раненной птицы. Сама истина по определению тягостна, зато она позволяет председателям всякого рода обвинительных палат, а также их приятелям из администрации, уже отбыть в отпуск на Багамы или куда-нибудь еще, лежать на пляжах, которым не грозит загрязнение. Так воздержитесь говорить нам о криминальных страстях с их привкусом радости, это так же вышло из моды, как и абсурдная идея всемирной революции. Или уж если вам так хочется рассказывать все эти любовные штуки, делайте это хотя бы в единственно дозволенном стиле: клише и рекламные ролики, предварительно одобренные Бюро пустых Развлечений. И не забудьте главное: секс ведет к жестокости или меланхолии, мужчины и женщины могут ладить друг с другом лишь на время, необходимое, чтобы сделать фотографию и удачнее продать продукт. Все остальное — потерянное время, в бюджете не заложено.