— Ты не злись, — примирительно заметил Борис, — говори, что же, по-твоему, теперь надо делать?
Грачев ответил:
— Вспороть, вытряхнуть да выбросить.
И опять глаза его так сверкнули, что Борису стало жутковато.
— Это точно, — солидно подтвердил молодой дневальный.
Борис взглянул на него, на ратника и прошел в комнаты, где спали саперы. Он не чувствовал в себе той злобы, которая звучала в словах Грачева. По-видимому, дело было не только в полковнике Херинге и подпоручике Азанчееве. И Борис удивился — зачем он пошел к Клешневу? Чего он мечется? Все равно он остается чужим и Грачеву и Клешневу. Они ему не верят. И тот рабочий, о котором рассказывал ему Клешнев, тоже отвернется от него, как некогда Николай Жуков: «У нас разная судьба».
Борис понял, что к той деятельности, которую собирался предложить ему Клешнев, он явно неспособен. Очень, конечно, неудобно, что он отнял у Клешнева время, надоедая ему ночью. Больше он приставать к нему не будет. Он не пойдет к Клешневу в назначенный час. Так будет честней.
Теперь Борису очень хотелось быть среди людей, которые любили его таким, каков он есть, и не требовали от него поступков, на которые он неспособен. Поэтому, не пойдя в назначенный час к Клешневу, Борис вечером отправился к Жилкиным. Но по дороге ему вдруг вспомнилась Лиза Клешнева. Борис вспомнил, как во время его разговора с Клешневым она понимающе, с легкой усмешкой, посматривала на него своими карими глазами. Его вдруг охватило желание опять, и как можно скорее, встретиться с ней — именно с ней, а не с Клешневым. Это было такое сильное желание, что он чуть не повернул в другую сторону.
Нет, он решительно никуда не годится. Он и сам как следует не знает: почему он вдруг вообразил, что именно Лизе Клешневой он мог бы все рассказать о себе и она все поняла бы? Какое ей до него дело? Нет, он еще совершеннейший мальчишка.
Борис явился к Жилкиным в самом смутном состоянии, крайне недовольный собой.
Главным у Жилкиных теперь стал Григорий. Он работал и в Совете, и в какой-то министерской коллегии, и в штабе. Его имя мелькало на афишах рядом с именами знаменитых деятелей — он становился постоянным участником всевозможных диспутов и митингов. Когда Борис пришел к Жилкиным, Григорий торопился на какой-то очередной митинг и, споря с отцом, вскидывал голову, выпячивал кадык, взмахивал руками и заполнял всю квартиру зычным голосом опытного оратора. Старик Жилкин, часто мигая глазами, глядел на сына с некоторым недоумением, словно удивляясь тому, что породил такого шумного субъекта.