И вот этот Саломахин сидел сейчас в кабинете Моисеенко, молча обдумывая что-то свое. Поскольку последние слова в этой комнате сказал Анатолий Моисеенко, он и страдал от молчания больше всех.
Саломахин заметил это и сказал:
— В Шадринск ехать надо.
— А не лучше — в Молдавию? — предложил Суетин. — Там-то Мельников легче найти, по крайней мере — одного из них.
— Тогда надо туда и сюда сразу! — весомо сказал Саломахин. — В Шадринск ближе. Я поеду в Шадринск. Нам известно, что семья Мельников была выселена. Что это за люди? На что они способны? Может быть, старые счеты?.. После этого хоть предполагать что-то можно. А то мы сами охромели в этом следствии…
Суетин думал. Сказал нескоро:
— Значит, Моисеенко — в Молдавию, — опять помолчал, пока решил: — У каждого из вас на местах закавыки могут появиться, поэтому связь — через меня. Чтобы не летать туда-сюда, телефонные разговоры все-таки дешевле, чем проездные билеты и командировочные.
— Полетели, значит? опросил Моисеенко.
— Летите. А я кое-чем займусь здесь… — сказал Суетин. И улыбнулся: — Отдохну хоть немного.
…Шадринск встретил Саломахина мокрой снежной залепихой. Тотчас взмокло лицо, потекло с воротника, которым хотел спастись от этой густой молочной пелены. Все познания Василия Тихоновича о Шадринске ограничивались лишь знаменитым хлеборобом Мальцевым, который, судя по газетам, мог без дождей собрать приличный урожай, наличием спиртоводочного завода да еще знаменитым шадринским гусем, про которого Саломахин в детстве читал, что его, подвешенного в мешке, кормили кашей, а потом забивали и лошадями отправляли в Санкт-Петербург на царский стол. Ко всему этому прибавлялась теперь загадка о Мельнике, который уехал отсюда восемь лет назад в беззимнюю Молдавию, а нынешней весной вытаял из снега на заброшенном Соколовском торфянике…
Отыскать следы семьи Мельников в Шадринске на этот раз оказалось нетрудно. Без особых хлопот Саломахин получил возможность заглянуть в прошлое.
…В сорок первом загорелись в костре войны молдавские села. Тысячи людей, оставляя обжитые отцами и дедами семейные очаги, прощаясь с аистами. и родным небом, уходили от вражьего нашествия.
Среди тех немногих, кто прятался на своих овинах от тележного скрипа беженских обозов, был скорняк Афанасий Мельник, пронырливый сквалыга, никогда не надсажавший себя на колхозной работе. Он не любил ходить на собрания, не признавал кино, обходился без друзей и даже в своей семье не пользовался особой любовью. Чаще всего его можно было видеть на своем дворе за хозяйскими хлопотами. На улице ему молча уступали дорогу, потому что надвигался он толчками: из-за ноги, не сгибающейся с детства, он, казалось, ступал шире, чем все остальные люди, и мог сшибить ненароком.