Я снял трубку и набрал его номер. Мы договорились встретиться через два дня в театре. Мне нужно было также сделать его портреты для одного американского журнала с забавным названием «Ярмарка Тщеславия».
Я старался не думать, выключаясь на диване после двадцати пяти часов неспанья, что в этом же городе, в квартире, где-то в центре, существует Тая. И ее телефон состоит из семи цифр. Стоит только набрать 299-…
Я проснулся в шесть утра в какой-то тревоге, с предчувствием чего-то тошнотворного и страшного. За окном лил дождь. В восемь утра позвонила милая хозяйка, жена старейшего поэта Империи, и спросила, что мне принести на завтрак.
Я был очень тронут и, справившись с комом в горле, поблагодарил, сказав, что ничего.
В двенадцать дня я встречался с Михаилом Малиновым в его издательстве-редакции. Я должен был вручить ему рукопись «После Натальи» — для рассмотрения.
Выпив пустой чай, я стал смотреть в окно. Замкнутый двор пустынного сада, облетевшие деревья, неуют осени.
Машина стояла в гараже, и, хотя гаражные были предупреждены, вывели ее только после взятки. Причем в аборигенной валюте брать не хотели.
— Алексей, заходи. — Малинов протягивает мне руку, две секретарши в приемной стоят навытяжку.
Я огляделся в просторном кабинете с большими окнами и уютным письменным столом. За нами бесшумно закрывают двойные двери. Я дарю ему пару галстуков: он нравится мне, честный, прямой, открытый. Хотя я понимал, чтобы вести журнал и издавать, да еще когда Империя перестраивалась, — в душе — он должен быть делец. Со мной он всегда был предельно откровенен, и я обожал слушать, когда он говорил, как дед его в деревне предсказывал Апокалипсис. Миру и не только Империи.
— Катимся на космической скорости, — продолжал Михаил Малинов. — Ты посмотри, что сделал Президент, собственноручно разрушил военно-промышленный комплекс, который приносил нам триллионы долларов. Убил золотого гуся, чтобы получить в Германии — Почетного гражданина. А чем он народ собирался кормить — как Христос — семью хлебами?!
— Но он освободил вас от рабства. Сегодня — никого не сажают.
— Алексей, наш народ лучше будет сытым рабом, чем свободным голодным. Вы этого там, на Западе, не понимаете. Они жили века под ярмом. Зачем менять?.. Ладно, давай о тебе. Как долетел? Я помню, ты мне говорил, как любишь летать.
— «Любовь во мне угасла не совсем…»
Я положил на стол машинопись с длинными страницами «После Натальи».
— Ты хочешь, чтобы я это прочитал?
— Робко надеюсь.
— Дашь неделю — мы сейчас готовим декабрьский номер, очень важный? И я зашиваюсь со своими заместителями.