Александр говорил долго. А когда закончил, то устало встал и, направившись к выходу, обронил напоследок потрясённому Смородину:
– Подумайте сами, флагман! Кто бы стал предлагать целое состояние за какого-то самозванца? Самозванцы появлялись во все времена, но никто за них не давал и гнутого медяка. Такие деньги предлагают только за тех, кто их стоит. Теперь вам понятно, почему я так противился помощи владыки? Отныне мы будем рассчитывать только на себя. Я даже рад, что этот разговор между нами всё же состоялся. Но прошу, пусть он между нами и останется. Правду знаете вы да боцман. Остальные к ней ещё не готовы.
Наследник тихо вышел и также тихо затворил за собой дверь. Смородин, будто сбросив наваждение, встряхнул головой и посмотрел на оставшиеся на мешке нож и ложки.
– Что же мы с тобой наделали? – тихо спросил он Стефана.
– Ты, Михай, о нашем послании командэру Юлиусу?
– О нём самом.
– Князь сам виноват! Почему раньше ничего не рассказывал? Так ты ему поверил?
– А ты нет? Брось, Стефан. Так врать невозможно. Жаль, что я раньше не знал этого графа. Но я докажу, что моё слово достойно того, кому оно дано. Ждать помощи нам больше неоткуда. Так что завтра начнём собираться в путь. Здесь оставаться, теперь опасно. Если бы этот разговор состоялся хотя бы вчера, всё было бы иначе! Но теперь уж ничего не исправить.
– У нас ещё есть четыре дня – вздохнул Стефан, услышав блеяние овец. – Как же я их здесь оставлю? Да и, может, не доберётся до генерала сынок Лазара? Ну ты вспомни его рожу! Да на него ж без слёз смотреть невозможно! Пропили они уже наши талеры, не выходя из Дубровки!
Миша промолчал и, уткнувшись подбородком в ладони, закрыл глаза, задумавшись над создавшимся положением. Но как назло ничего умного в голову не приходило. Затем, смирившись и согласившись с тем, что у них ещё есть как минимум четыре дня в запасе, он отложил тяжкие думы на завтра.
Глава восьмая
Хлыст для «августейшей династии»
Печь прогорела и проползающий сквозь щели в двери и окна холод скользкой рукой пробрался под тонкое одеяло, подбитое соломой. Стефан скрипнул зубами, скрутился в клубок, стараясь сохранить остатки тепла, но всё это уже не помогало. Сон был безнадёжно испорчен. Он оторвал голову от свёрнутого в рулон зипуна, выполнявшего роль подушки, и свесил босые ноги с лавки. Делать нечего – придётся вставать. Пол противно заскрипел, но никого это не разбудило. Стефан с завистью посмотрел на храпевшего Лариона, затем ковырнул прогоревшие угли. Угол за стенкой печки, где хранился запас дров, оказался пуст, и боцман, недовольно скривившись, набросил тулуп. Придётся выходить на мороз. Скинув засов с двери, он взглянул на горевшие над горами звёзды, затем, поёжившись, спрыгнул с крыльца в снег. Ночь подходила к концу, уступая время рассвету. Первые лучи несмело коснулись белых вершин, но внизу всё ещё царствовала тьма. По привычке обойдя стены барака, Стефан прошёл вдоль оставленных ещё вчера следов и проверил, не появились ли за ночь новые. Упокоившись, он достал из-под снега с десяток поленьев и, вернувшись в барак, подкинул в печь. Вытянувшись вдоль лавки, он закрыл глаза, ожидая, когда сон сморит его ещё раз и унесёт в родную деревню. Но услыхав возню да треск дров в печи, откликнулись через стену овцы. Их голодный зов боцман проигнорировать не мог. Он еще раз встал и пошёл в мастерскую, где в дальнем закутке хранилось сено.