Только сплюнул под ноги, буркнув:
— Упырева невеста…
— Я все слышала. Шило!
Он вновь сплюнул и нос перебитый поскреб пятерней.
— Рыжий… отведи ее куда-нибудь, чтоб глаза не мозолила.
Идти никуда не хотелось.
Хотелось вцепиться в Себастьяна обеими руками, заверещать совершенно по-бабьи, в слезы вот удариться или еще какую глупость сделать, не важно какую, главное, чтобы не оставаться одной.
— Не боись. — Рыжий подтолкнул Евдокию к разбойничьей цитадели, которая вблизи гляделась еще более мрачною, чем издали. — Яська баб забижать не дает. Ежели твой с Шаманом не добазлается, то мы вас попросту вздернем. Скоренько.
Нельзя сказать, чтобы сие сообщение сильно способствовало возвращению душевного спокойствия, но Евдокия нашла в себе силы ответить:
— Спасибо.
— Та нема за что, — отмахнулся рыжий. — Меня Казиком кличуть… Яська у нас во какая!
Он сжал кулачишко и Евдокии под нос сунул.
— Чуть что не по-ейному, так за левольверу свою… сколько на нее Шаману жалилися, а он токмо смеется, мол, сестрица… кровь — не водица…
Сестра, значит. И не последний человек, если Евдокия хоть что-то в местных реалиях понимала. Зря Себастьян ее дразнил…
Меж тем Казик распахнул дверь, низкую, какую-то перекосившуюся, и велел:
— Проходь.
Пахло едой. Сытно. Так, что Евдокия тотчас вспомнила, что давненько она не ела, а значит, голодна. И даже перспектива быть повешенною на аппетит никак не влияет.
— Ести хочешь? Чичас гляньма, тама оставалася… сення каша с мясом, Яська кабана подстрелила. Туточки, знаешь, какие кабаны водятся? Не кабаны — монстры! Харя — во!
Казик развел руки.
— Глазищи — во! Зато смачные… мы тым годом на зиму сала насолили, так ели… ели… аж пока поперек горла не стало…
Он вел по узкому коридору и говорил… говорил… про кабанов и про мавок, про игош, что свили гнездо в старой башне и почти подрали некоего Зузуту, да только тот не первый год на Серых землях… слова лились из Казика полноводною рекою, и Евдокия поневоле слушала.
Прислушивалась.
— Во. — Казик толкнул очередную дверь. — Проходь. Седай куда-нить, не гляди… Яська сказала, что ежели ее кто тронет, то яйцы самолично оборвет!
Это было сказано не Евдокии.
Она замерла на пороге, осматриваясь.
Зал. Огромный зал со сводчатым потолком, с галереей вокруг, с окошками узенькими, будто бойницы. Со старинным камином в половину стены, со столами широкими, с лавками… на лавках лежали люди, дремали явно, укрывшись кто тулупом, кто просто шкурою. В камине горел огонь, который едва-едва разгонял мрак. Пахло все ж едой, а еще брагой, но не свежею, каковая имеет хлебный вкусный запах, а прокисшею, дрянною.