— Много воли, гляжу, Яська взяла, — произнес мрачного вида мужик. — Глядишь, этак и заместо Шамана станет…
Он был огромен и страшен, как бывает страшен медведь-шатун, дурной, косматый. Он подходил неторопливою переваливающейся походочкой, всем видом своим показывая, что слушать Яську не намерен. И не спускал с Евдокии взгляда крохотных глазенок.
Лицо кривое, рубленое. Зубы щербатые. А ноздри и вовсе вырваны, и значится, не просто разбойник, каторжанин беглый, осужденный за особо тяжкие преступления. Случись с таким в городе встретиться, Евдокия бы полицию позвала, а тут…
— Не пугай бабу, Хлызень. — Казик подтолкнул Евдокию в бок. — Ежели тебе чего не по нраву, то Шаману и скажи…
— Скажу… — ухмыльнулся каторжанин, и от улыбки его, от него самого пахнуло гнилью. — Скоро всем скажу, Казик… тем, которые слушать готовые будут.
Он навис над Евдокией, вперившись в нее немигающим взглядом, и от него, от пустоты в этом взгляде перехватило дыхание.
А Хлызень медленно облизал губы.
— Экая… сытная… ничего, девка, опосля поговорим… через денек-другой…
Он повернулся спиной и разом преобразился — сгорбленная кривоватая фигура.
— Не слушай… дурной человек… зазря его Шаман к себе взял. Пожалел… Хлызень всем баял, что на каторгу его по оговору спровадили, а он сбег…
Казик усадил Евдокию на лавку.
— Пока Шаман в силе, Хлызень только и будет, что пузо дуть… а самому небось в глаза ежели, то забоится… кашу будешь?
Евдокия покачала головой. Лучше уж потерпеть, чем оставаться в этом вот зале наедине с Хлызнем. Он лег на лавку, натянул одеяло по самую макушку, да все одно Евдокия знала — не спит. Вслушивается. Ждет. И не упустит момента, чтобы ударить. Не из обиды или злости, но потому, что может ударить.
— Не боись. — Казик понял верно. — Я отсюдова не пойду. Яська будет недовольная, ежели чего вдруг… туточки каша есть еще. Была. Будешь?
И Евдокия кивнула. Будет. В конце концов, что еще ей осталось? Есть и ждать… точнее, ждать, но с едой ожидание легче проходит.
Яська шагала быстро, широким мужским шагом и руку держала на рукояти револьвера этак демонстративно. Пожалуй, что на Сигизмундуса сия демонстративность могла бы оказать впечатление, а вот Себастьяновы мысли были вовсе не о разбойнице.
Евдокия.
Не стоило бросать ее. Но и вдвоем не повели бы… и остается верить, что Яська сдержит слово… ее здесь побаиваются, хотя и страх этот смешан с толикой раздражения… и значит, не только, не столько ее, сколько Шамана.
Тот обретался наверху.
Шаткая лестница, на деле оказавшаяся куда как крепкой. Балюстрада с остатками резных перил, верно некогда позолоченных. Красная ковровая дорожка, на удивление яркая, чистая. Ей место в доме уездного шляхтича средней руки, но никак не в разбойничьем притоне.