— Мне позволили переговорить с твоим дядей.
— Я знаю. Он хочет снять камень с души.
* * *
Аббат де Вилье лежал, как мертвец: голова была похожа на череп, обтянутый желтоватым пергаментом. Рот полуоткрыт, веки запавших глаз сомкнуты. Лишь едва уловимое дыхание говорило о том, что жизнь еще теплилась в нем. Я с удивлением отметил, что в спальне теперь явственно ощущался аромат эвкалипта, а не виноградной лозы, — Ипполит все же последовал моему совету.
Я сел в кресло у изголовья широкой и высокой кровати.
Аббат де Вилье раскрыл глаза.
— Пусть все уйдут, — прошипел он.
Пастор и Ипполит, поклонившись, вышли и притворили за собой дверь. За окном распевали дрозды, бордовые полупрозрачные гардины придавали спальне почти мистический вид. Помещение было уставлено свечами, здесь же в углу стояли и раскрытые складни с изображением Мадонны с ребенком.
— Что тебе известно?
— Мария Тереза — ваша дочь.
— Я боюсь, что она разгневается на меня, Петрус. Поэтому скажешь ей об этом ты.
— Скажу.
— Она подарит Жозефу ребенка. А до тех пор ты должен ждать.
Я не отвечал. Аббат де Вилье был в ясном уме и твердой памяти. Пергамент у него на лбу сморщился, что свидетельствовало о раздражении.
— Ты должен ждать, — нетерпеливо повторил он. — Поклянись своей любовью к ней.
— Не Богом и не ликом смерти?
— Бог есть творение разума нашего. А любовь исходит из сердца.
— Да.
— Хорошо.
Кто же из нас оказался хитрее? Я или же аббат де Вилье? Мой ответ «да» не был ответом на его требование — но его «хорошо» означало, что он предполагает, что за стенами этой комнаты должно быть принято решение, перечеркивавшее его планы.
— Что произошло в пансионе Бара? Именно там и ослепла Мария Тереза.
— Моя вина. Наша.
— Наша?
— Ее матери… Мы приехали к Марии Терезе в монастырь. Прощание… Пришлось применить силу. Она кричала… Ее терзал страх… ее пытались удержать… и тут она раскинула руки, и монахини…
Аббат изогнулся, захрипел.
— Аббат! Отчего ты был так суров к Жюльетте? Тебе хотелось отомстить? Мне, потому что… потому что я спал с твоей сводной сестрой? Почему, Бальтазар?
Отбросив к чертям церемонии, я вскочил и готов был хорошенько встряхнуть аббата, пытаясь вынудить его дать ответ. Но я мог бы трясти его сколько угодно, даже избивать — на меня смотрели выпученные в страхе глаза. И этот взгляд опровергал все сомнения. Он так и умер в ревности ко мне, обесчестившей его душу в секунды расставания с жизнью. Де Вилье резко изогнулся, словно от толчка сзади, уже раскрыв рот для прощального проклятия, и с раскрытыми глазами повалился на бок.