– Вы не беспокойтесь! – сказал очень быстро доставивший пьяницу в дом неизвестный. – Мы праздник отметили в «Космосе», вот что. Ну, не рассчитала… А с кем не случалось?
– В каком еще космосе? – тихо и страшно спросила убитая горем бухгалтер. – Вы что, космонавт?
– Почему: космонавт? – Он испугался простого вопроса.
– А впрочем, неважно, – сказала Мадина. – Теперь уже все мне неважно. Навеки.
– Любимый! – очнулась Полина. – Любимый! Пойдем скорей ляжем! Вот мама моя… А это, мамуля, мой самый любимый! Моя ненаглядная радость и счастье…
Язык у нее заплетался немного.
– Введите! – сказала Мадина Петровна. – Я пальцем своим больше к ней не притронусь.
Он, кажется, крякнул слегка, поднапрягся и внес эту бедную девушку в дом. И так, на руках с нею, остановился. Полина смеялась, и светлые кудри свисали почти что до самого пола.
– Куда нести дальше? – спросил он негромко.
– Несите в милицию! Там ей и место! – Мадина Петровна вдруг стала хрипеть, рассудок ее не выдерживал больше. – Чтоб я дожила до такого, что дочь… Рожденную в муках и при безотцовщине… Последний прохожий, чужой, посторонний, затаскивал в дом, словно зверя какого!
Прохожий, которому было не просто держать на руках нехудую Полину – к тому же в пальто, и на шпильках, и с сумкой, – прошел прямо в спальню и там осторожно сложил драгоценную ношу на койку.
– Куда-а-а? – зарычала Мадина Петровна. – Несите ее на диван. Нет! Постойте! Сперва ее нужно обмыть, обработать!
– Вы что собираетесь делать? – угрюмо спросил неизвестный.
– Давай скорей ляжем! Устал, мой любимый! Еще бы! Устал! – Захмелевшая женщина пыталась осыпать его поцелуями и не разбирала, что ей попадется: рука ли, нога ли, одежды кусочек.
Не буду я посвящать читателя в подробности этого безобразного со всех точек зрения вечера. Полина спала почти сутки. Но в праздник всегда население наше сперва много пьет, потом спит. А флаги и сами трепещут от ветра, и звезды кремлевские сами горят. Какая им разница: спим мы, гуляем…
Никто, кроме Мадины Петровны, долго еще поджимавшей губы и опускавшей глаза при виде виноватой и очень тихой Полины, не вспоминал об этом ужасе. Костя Дашевский, встретив Полину, как всегда, в столовой вернувшегося к нормальной жизни НИИ, дружески поцеловал ее в щеку и подарил маленький сувенир: брелок для ключей, на котором болталась лиловая белка с пушистым хвостом. Всего остального – и тех поцелуев в прогорклом такси, и объятий все там же (а где же еще?) – словно не было. Одна лишь Федюлина как-то сказала, небрежно, как и полагается людям, за каждую муху несущим ответственность: