Еще сильнее дрогнула материна рука, когда от исполкомовского спуска вынырнули на площадь мотоциклы, а за ними два крытых грузовика. Машины подъехали к главному входу. Из первой на мостовую высыпало десятка два солдат. По команде офицера они веером рассыпались по площади и с автоматами на изготовку, лицом к народу, образовали круговую цепь. Пока они делали это, к театру подкатили еще две машины — легковые. Из них вышли несколько офицеров и трое в штатском; все они, словно это было заранее отрепетировано, не задерживаясь, прошли к помосту и невдалеке от него остановились. К одному из группы военных приблизился офицер, что прибыл вместе с солдатами, и что-то спросил. В ответ ему кивнули головой.
У дальнего грузовика откинули задний борт, наземь соскочили солдаты; следом за ними грузно и неловко на землю спрыгнул человек в белой рубашке. «Алфеев!..»— жалостно прошелестело по затихшей площади. За вторым секретарем горкома так же тяжело соскочил с машины знакомый многим председатель горисполкома Сажин, потом его заместитель Грядунов и горкомовский шофер Андрей Ерофеич. У всех были связаны руки — за спиной, потому так неуклюже они спускались с кузова.
Доставленных людей подвели к помосту. Возле него стояла скамья, с ее помощью они поднялись наверх, взобрались на указанную каждому табуретку. Зазвучал усиленный радиоустановкой голос переводчика. Было объявлено, что военно-полевой суд приговорил главных коммунистов города к казни и что наказание ожидает всякого, кто будет замечен в пособничестве Советской власти.
Позже стало известно, что все четверо были оставлены для подпольной работы, но были преданы и выловлены в первые же часы.
Когда один из солдат — он подготовился к этому — ударом приклада вышиб из-под ног Алфеева табуретку и тот изогнулся дугой, мать вскрикнула и, обхватив Вальку за голову, с силой притиснула к себе лицом и так не отпускала до тех пор, пока не отгрохотала громом последняя жизненная опора Андрея Ерофеича — узкое театральное сиденье, скинутое с помоста им самим.
Еще до этого Грядунов закачался под стуканье выбитой солдатом табуретки. Андрей Ерофеич сам приблизил свою последнюю минуту: покрутил головой, успел крикнуть что-то стоявшим поблизости землякам и отпихнул босыми ногами подставку…
После этого глаза уже ничего не могли ухватить — их застлало серой мглой. Острая резь заставила крепко прижать к ним пальцы — до желтых кругов, до боли в яблоках. Нина Кирилловна слышала чей-то приглушенный крик и возню около помоста, а затем выстрелы и автоматные очереди, но не видела, что там еще произошло. Уже потом, по рассказам тех, кто находился ближе к балкону и был очевидцем всего дела, она могла представить себе всю горькую картину.