В его воображении была она, Джессика. Шпильки выскальзывали из ее волос, и черные кудри рассыпались по мраморно-белым плечам. И она была одета не в темно-красное платье, как в тот момент, когда они сидели рядом на диване, а в тончайшую полупрозрачную черную сорочку, краешек которой он сумел разглядеть. Сорочка подчеркивала волшебные изгибы ее тела.
Когда его брюки упали на пол, он представил себе, как снимает юбку с Джессики. Как приподнимает подол и открывает щиколотки — о, однажды он уже видел их! — и другие сокровища, которые еще не успел лицезреть. Стройные икры. Упругие бедра. Теперь он уже не мог сдерживать свое вожделение, оно поднялось до предела и готово было выплеснуться через край. Его кожа горела.
Он взялся одной рукой за резной деревянный столбик, поддерживающий балдахин над кроватью. Другой…
Это был акт физического удовлетворения. Это был грех — не такой вопиющий, как совокупление с женщиной, но тем не менее грех. Но когда его ладонь обхватила напряженное орудие, он даже не вспомнил об этом. Он сжал пальцы сильнее и подумал о пьянящем и сладком вкусе ее губ, о нежности ее рта… она была идеальной женщиной, словно созданной для него, несмотря на все доводы рассудка.
Он чувствовал не уверенные движения своей руки, а прикосновение ее прохладных пальцев. Ее тело было здесь, рядом с ним, под ним, на нем; ее волосы, словно облако черного шелка, струились по его груди. Он подался вперед, как будто и в самом деле искал ее губы.
От этих резких коротких толчков по всему его телу расходились волны наслаждения. С каждым движением он становился все тверже; чувствуя, что завершение уже близко, он открыл глаза и посмотрел в окно, на солнце, которое почти закатилось. Но даже так он продолжал видеть ее, и только ее.
Каждый его мускул был напряжен в ожидании взрыва. Уже совсем на грани он снова закрыл глаза, и на него обрушился целый шквал видений. Ее лицо. Ее губы. Ее плечи. Ее гибкая фигура. И в самом конце, как завершающий аккорд — Джессика, полностью одетая, на самом краю скалы в Фрайарз-Авен. Ее юбки трепещут на ветру, облепляют ноги, и она смотрит вперед, на объятую туманом долину.
Разрядка была мощной и оглушительной, и на несколько секунд он словно перенесся в другой мир. Это было то, чего так жаждало его тело, — освобождение. Давно сдерживаемое желание вспыхнуло и выгорело мгновенно, словно сухое дерево, объятое огнем. Он негромко застонал и содрогнулся в последний раз. Затем открыл глаза, пытаясь перевести дыхание.
Вожделение схлынуло; от него осталось только учащенное сердцебиение и чувство легкости в теле.