Владик в столь дальнем походе участвовал впервые и был очень рад, что его взяли с собой. Он набрал полную корзину коренастых крепких грибов и теперь горел нетерпением соорудить себе удилище для ночной рыбалки. Но тетя Маша не позволила. Напомнила, что у них имеется еще одно дело.
Но когда подошли к могиле и мать Сережи начала креститься и петь псалмы, Владик совсем растерялся. Особенно неловко ему сделалось, когда Сережа тонким голоском стал вторить матери. Конечно, тетя Маша отсталая и крестится по-старому, по привычке. Но Сережа-то? Наверное, боится мать. Получалось, что они двое будто заодно, а он, Владик, будто бы лишний.
Он насупился и сел на траву, спиной к могиле, лицом к реке. Но сидеть было скучно. Он поднялся и побрел в сторону смешанного леса, где надеялся выломать себе подходящее удилище. Прошел довольно далеко, но хорошей ветки сразу не нашел, а потом увидел просвет меж деревьев и решил глянуть – не река ли там делает поворот? Может быть, здесь местечко для ловли и получше, чем у самой деревни?
Он вышел на открытое место и оказался на краю длинного извилистого оврага. Ни реки, ни даже ручья овраг в себе не скрывал. Но зато покатые бока его оказались сплошь усыпаны брусникой. Сколько здесь было ягод! Пунцовые барашки крупной брусники заслоняли зелень листьев. Поляна манила взор. Владик кинулся было, чтобы позвать тетю Машу и Сережу, но потом решил набрать ягод в кепку, чтобы показать – вдруг не поверят.
Он спустился в овраг – в глазах пестрело. Никогда прежде не доводилось ему напасть на такое богатство. Он успел набрать первую горсть, когда почувствовал, что на него сверху кто-то смотрит. Оглянулся. Наверху, на краю оврага, стояла старушка в надвинутом по самые глаза темном платке и, опираясь на клюку, наблюдала за Владиком. Он продолжил было свое занятие, но старушка окликнула его, Владик нехотя оторвался от ягод.
– Поди-ка сюда, милый, – позвала бабушка, и мальчик послушно вскарабкался по склону.
– Здравствуйте, бабушка, – вежливо поздоровался он.
– Ты чей будешь?
– Любимский, – с достоинством отвечал он. – Вознесенский Влад.
Ему очень хотелось добавить про себя: пионер. Но рано было вступать в пионеры. Можно было добавить про маму и еще сказать, что отец воевал с басмачами и умер от ран, но тогда пришлось бы рассказывать и про отчима, у которого вместо ноги костыль. Но говорить про отчима Владлен не любил. И он ограничился сказанным.
– То-то, что любимский. Наши-то, огарковские, все знают, что в этом овражке ягоду брать негоже.
– Нельзя? – Владик вытаращил на нее удивленные глаза. – Почему же?