Почувствовав себя окончательно побежденным, Юнус заплакал навзрыд. Он трясся и в отчаянии бился затылком о землю. Ибадулла сильно встряхнул его:
— Ты, ребенок. Перестань хныкать. Отвечай же мне, кто ты?
— Мулла взял меня у отца, — захлебываясь слезами, выговорил он. — Это было во время великого голода в сорок третьем году. Мулла давал отцу в долг рис. Отец забрал целых пятьдесят фунтов риса, настоящего, белого. Не такого черного, с червями, камнями, песком, золой, который продавался из магазинов правительства. У отца не было денег… — спазма сжала горло Юнуса, и он замолчал, прижимая щеку к земле, чтобы не смотреть на Ибадуллу.
— Продолжай, — сурово сказал Ибадулла. — В этом нет позора.
— Зачем тебе знать? — слабым голосом спросил Юнус. — Потом он взял меня и сестру. Это было добрым делом, без помощи муллы мы все умерли бы. Разве ты забыл, что в тот год цена девочки была от десяти анна до одной рупии? Мулла был добр. И отец не лишился земли…
…Да, Ибадулла помнил. Народ скелетов, едва обтянутых кожей. Изможденные, полуголые женщины, сохранившие только никому не нужные медные браслеты на руках и щиколотках ног. Дети в старческих морщинах, с выпяченными ребрами над раздутыми животами, шатающиеся на тонких, как спички, ногах. Стон: «Дай горсточку риса»… На мостовых городов — тела еще живые, но уже объеденные собаками и шакалами. Лица умирающих на дорогах с кишащими червями ранами вместо глаз. На Гугли и других притоках Ганга — лодки с детьми, отправленными для продажи в Калькутту. Оросительные каналы и незасеянные рисовые поля, забитые разлагающимися трупами земледельцев. Стаи ожиревших ленивых собак и шакалов. Тучные, терпеливые грифы рядом с умирающими. Сговор англичан с местными богачами, игравшими на повышении цен. Так было. Тысяча девятьсот сорок третий год. И так может быть в любом наступающем году…
— Убей же меня, — просил Юнус.
— Я не палач, — возразил Ибадулла.
— Убей меня, — молил Юнус. — Возьми мой нож, он острый. Ты хочешь меня выдать, и меня будут пытать. Мулла узнает. Мои отец и мать еще живы, он погубит их.
— Перестань. Никто не будет тебя пытать, и мулла ничего не узнает.
— Он все знает и все может. Ты сделал меня изменником. Убей. Ты победил. Моя жизнь принадлежит тебе. Возьми ее скорее.
— Нет. Ты мой, но я не убью тебя.
— Ты предал ислам.
— Нет. Ислам предал тебя. Ты будешь иметь время понять это. Вставай.
Ибадулла отнял колено и освободил грудь Юнуса.
— Ибадулла, где вы? — раздался голос. — Фатима зовет ужинать, а вы не отвечаете! — И Ефимов показался в закоулке между стеной Кала и остатками моста.