— Руки давай… Сюда просовывай… — продолжая жевать, приказал надзиратель.
Мартин послушно подставил руки, и планка закрылась. Затем надзиратель со скрипом провернул ключ, что привлекло внимание главного надзирателя.
— А ты чего, морда коровья, замки не смазываешь?! Сожрал все масло?!
— Никак нет, — пряча глаза, пробубнил тот.
— Все, ведите его! — махнул рукой старший надзиратель, и его подчиненный потащил Мартина на цепи.
— А как записывать, господин Моккли? — спросил писарь.
— Запиши как-нибудь, потом поправим.
— Слушаюсь, господин Моккли! — подобострастно вытянулся писарь и шмыгнул носом, а старший надзиратель пошел прочь, у него еще было много работы.
— Так как твое имя-прозвище? — забегая перед Мартином, спросил Штырц.
— Не суетись, — пробубнил надзиратель, державший конец цепи от кандалов.
Штырц поотстал, и у Мартина перестала кружиться голова. Он наконец полностью почувствовал руки, до этого сильно перетянутые ремнями.
Запись прошла быстро, хватило одного имени. Потом жующий надзиратель поволок Мартина по лестнице, и тот сбился со счету, преодолевая темные лестничные пролеты. Наконец они вышли в коридор и двинулись вдоль грубо сложенных стен, вдоль которых была рассыпана труха от сгнившей соломы.
Должно быть, ее здесь никто не убирал или делали это очень редко.
В темных и глубоких стенных проемах едва различались двери, но были за ними узники или темницы оставались пустыми, было неизвестно. Кроме шума шагов и позвякивания цепи, на которой вели Мартина, никаких других звуков слышно не было. Света в коридоре не хватало, и попадал он сюда сквозь узкие оконца, больше похожие на бойницы. Скорее всего, это они и были, а тюрьму сделали уже позже, разгородив пространство кладкой из колотого камня.
Кое-где на стенах угадывались держаки для факелов, но они были пусты, масло и смолу здесь экономили.
По мере приближения к концу коридора становилось светлее, и вскоре Мартин с надзирателем вышли в некое подобие холла, где за деревянным столом сидел еще один надзиратель — маленький и щуплый, похожий на писаря Штырца.
Заслышав шум, он вышел из-за стола и, подняв повыше масляный фонарь, пошел гостям навстречу.
— Привет, Борц!.. — с деланым радушием поздоровался приведший Мартина надзиратель.
— Привет, Долбунтин, — отозвался тот и посветил на избитое лицо Мартина.
— Мы же договорились, что ты зовешь меня просто Дилмо, по-дружески.
— Как долг отдашь, так будешь Дилмо, а пока ты мне никто.
— Да чего там этого долга, Борц? Десять денимов!
— Долг есть долг. Проиграл — отдавай, не можешь, не маячь тут.