Вирхову казалось очень подозрительным, что Закряжный крутился именно здесь, на Невском, а не в других местах, где тоже хранились портреты его кисти. Крутился здесь накануне и Багулин...
Дежурный курьер, которого Вирхов попросил доставить задержанного, со смущением признался следователю, что Роман не один.
– Как не один? – изумился Вирхов. – А с кем же он?
– Понимаете, Карл Иваныч, он устроил городовому дикую истерику, прямо на Невском. Кричал, что надо арестовывать не его, а нищего Ваньку Попова, что сидит с ребеночком у ограды Екатерининского сада. Этот нищий, по словам Закряжного, бесценный свидетель – он видел, что незадолго до пожара мимо проходил оживший император вместе с арапчонком! Господин Закряжный так кричал и бесновался, так упирался и не желал идти, что городовой препроводил сюда и полуслепого оборванца.
Потрясенный Карл Иванович вздохнул, велел привести Закряжного да доставить горячий чай для себя и кандидата, которого усадил писать протокол.
Роман Закряжный, едва появившись в дверях, перекрестился.
– Господин Вирхов, я решил уйти в монастырь. Буду писать святые лики. Они не горят. А Петр Великий – Антихрист.
– Ступайте сюда, господин Закряжный, – сурово велел Вирхов, – и садитесь. В монастырь уйти всегда успеете. Да и заслужить надо право писать лики святые. Послушание пройти, душу очистить от скверны лжесвидетельствования и кровопролития.
– О чем это вы, Карл Иваныч? – смиренно спросил Роман.
– О Дмитрии Донском. – Следователь обратился к своему любимому методу «буря и натиск».
– Да, да, Карл Иваныч, в память об убиенной Аглае буду писать образы святого благоверного князя Дмитрия Донского, освободителя Руси от злого ига татарского.
– Может быть, и будете, – загадочно сказал Вирхов, вглядываясь в неподвижное костистое лицо могучего художника. – А пока объясните мне, откуда вы узнали, что вечером будет подожжен портрет в Аничковом дворце?
– Я этого не знал. – Роман Мстиславович несколько раз моргнул, сгоняя слезу, набежавшую на глаза. – Более того, я был уверен, что ему ничто не угрожает.
– На чем зижделась ваша уверенность? – без паузы насел Вирхов.
– Во-первых, дворец хорошо охраняется. А во-вторых, я уже заплатил Модесту.
– Как это заплатил? – вскочил Вирхов. – За что?
– За то, чтобы он не поджигал более моих полотен, – сник художник, – как на духу говорю вам, Карл Иваныч. Думал я, что это его рук дело, чтоб, значит, заставить меня застраховать полотна. Вот и застраховал. Правда, денег у меня было немного, только на портрет в Аничковом и хватило.
– Вы изобличаете себя, милостивый государь! – в сердцах хлопнул ладонью по столу багровый Вирхов. – И сами не замечаете, что это делаете! Да после того, как вы застраховали этот портрет, вы же и заинтересованы в том, чтобы в случае его гибели получить кругленькую сумму! Модест здесь ни при чем! Или вы решили поделить полученный преступным путем доход? Как вы могли застраховать не принадлежащий вам портрет?