— Господи, сжалься надо мной и пошли мне толику денег! — сказала Люси, бросив взгляд на каминную полку, на которой в одиночестве ожидала своей участи китайская ваза, расписанная драконами и цветами, и переведя взор вправо, на распятие. — Господи, всего-то тысячу… нет, полторы… лучше две тысячи фунтов. И мне бы не пришлось унижаться перед лордом Карлайлом! А потом обо мне позаботится Фердинандо. Я с ним справлюсь, Господи… И ведь мне же еще людей моих кормить надо — прислугу, кучера, лошадей…
Распятие ответило вспыхнувшим на бронзовом колене Спасителя бликом от свечи. И сразу скрипнула дверь.
— Что тебе, Уильямс? — спросила Люси, не оборачиваясь. Пожилая кормилица, верная и надежная, как стены Тауэра, стояла в дверях.
— К вашей милости какой-то господин. Стоит внизу, твердит, что дело важное.
— Что за господин? Мы его знаем?
— Чужой. Шляпа надвинута на самый нос, сам — в черном.
— Он что, не представился?
— Нет, миледи. Сказал, его имя для вас ничего не значит.
— Может, он письмо принес?
— Я спрашивала. Говорит, должен вас видеть.
— Ну так скажи: пускай завтра днем приходит. Сейчас не время для визитов. Во всяком случае, для визитов чужих людей…
Люси невольно улыбнулась: сколько раз старая верная Уильямс именно в такую пору приводила к ней в спальню господ, по уши закутанных в плащи! Вот и этой ночью тоже…
— Твердит, мол, очень нужно вас видеть, его к вам послали, миледи. Дело, говорит, большой важности. Речь о немалых деньгах…
— О деньгах? Любопытно.
Люси была практически раздета — пеньюар не в счет. При мысли, что опять придется влезать в корсаж, затягивать шнуры, она поморщилась. Впрочем, не все ли равно, какой ее увидит чужой господин? Он должен понимать, что дамы, собираясь ложиться в постель, не надевают придворных туалетов.
— Помоги-ка, Уильямс, — сказала Люси и, с помощью кормилицы скинув пеньюар и набросив сорочку, споро надела пышную, отделанную кружевом, нижнюю юбку. Затянув шнурок, Люси велела подать атласную утреннюю накидку прелестного персикового цвета. Завязав шнурки на груди, она чуть развела полы накидки — чтобы была видна ложбинка. Сделала она это неосознанно, машинально, как проделывала много раз.
— Уильямс, разбуди Джона, пусть придет, постоит в углу за дверью. Принимать неведомо кого наедине я не могу. И ты тоже будь рядом.
— Как вам будет угодно, миледи.
Человек, которого привела кормилица, действительно оказался незнакомцем, и в придачу дурно воспитанным. Он еще целую минуту топтался в дверях кабинета — раздумывал, снимать или не снимать в присутствии дамы шляпу! Шляпа, кстати, многое сказала о владельце — простая, черная, с высокой тульей, без пера, с одной только лентой и скромной пряжкой. Шляпа — простолюдина, неуклюжая повадка — простолюдина. Под плащом из бурого сукна, очевидно, обнаружится куртка-дублет из черного сукна; возможно, даже без самого скромного белого отложного воротничка. Штаны — черные, шерстяные чулки — серые, башмаки — черные. В общем, унылое зрелище.