— И зачем такое невообразимое было думать? — веселею, потому что не похоже на то, чтобы гремело и сверкало надо мной.
— Где же ты на целый день запропастился? Разве так можно, дитя? Я выглядывал, выглядывал тебя, а дальше и сокрушаться начал.
— Э?
— Вот тебе и «э». Хотя бы, обалдуй, кому сказал куда идешь. А я тебе что-то изготовил! — дедушка кривит свои большие косматые брови и уже изрядно улыбается.
— И что же вы изготовили? — заранее начинаю радоваться.
— А что ты просил?
— Ветряк.
— И что я сказал тебе?
— Говорили, что попросишь, то и сделаю, ведь у меня такими внуками поле не засеяно, — точнехонько повторяю дедовы слова, ибо они понравились мне.
— Ишь, как запомнил! — смеется дедушка, потом снимает козырек новехонького улья и вынимает оттуда настоящий ветряк. Но какой! По его кровле расправил крылья и гордо поднял голову молодой лебедь. Казалось, он вот-вот оторвется от кровли и взлетит в небо.
— Ой, как славно! — вырвалось у меня.
— Славно, говоришь? — радостно переспрашивает дедушка.
— Очень хорошо.
— Для тебя же старался, — отдает мне игрушку дедушка. — А теперь беги в дом.
— А как мама? — спрашиваю и с опаской посматриваю на окна.
— Да, как всегда: сначала сердилась, а потом забеспокоилась и бегала к соседям спрашивать о тебе. Иди.
Я тихонько отворяю входную дверь, снаружи пахнущую рябиной и жмыхом, а изнутри — хлебом и калачиками, что стоят у нас на всех окнах. За столом возле узелков я снова вижу склонившееся лицо мамы. Она всматривается в какое семя и что-то шепотом говорит ему, наверное, просит, чтобы хорошо взошло и уродило. А ближе к матери лежат узелки с тыквенными семенами. У меня сразу похолодело внутри и насторожились уши. Я уже хотел было отправиться назад, но в это время мать увидела меня.
— Наконец, — сказала она с упреком. — Ох, дети, дети… — поднимает над голубизной глаз черные ресницы, от которых тени падают почти на виски.
— А я, мама, щавеля в долине насобирал! На целый борщ будет!.. — сразу хочу на что-то другое обратить материны мысли и выворачиваю на скамью все, что есть в кармане.
Но неудача: вместе со щавелем из кармана вылетели два тыквенных семечка и упали на пол, как серебряные деньги. Я испуганно посмотрел на мать, и не увидел гнева на ее лице. Она ровно, немного грустно, спросила меня:
— Михаил, ты семечки из этих узелков давал мальчику из голодного края?
— Из этих, — потупился я, подпирая спиной дверь. Мать повела губами, с которых не сходила грусть, и долго-долго молчала. Лучше бы она начала кричать, сердиться, грозить расправой, тогда я имел бы какое-то право убежать из дому. А так кто знает, что делать?