Гуси-лебеди летят (Стельмах) - страница 96

А вот когда в последнем действии муж начал убивать жену, все заволновались и стали кричать, а дальше и угрожать артисту. Но неосторожный ослушался голоса массы и так в последний раз ударил жену, что она упала возле стола. Зал ахнул девичьими голосами, а несколько парней бросились на сцену бить и вязать убийцу. Но его спас суфлер. Он, как ошпаренный, перевернув будку, вылетел из-под кона и дурным голосом снова закричал: «Занавес! Занавес!»

— Какой там занавес, когда здесь людей убивают! — отозвался от окна какой-то басистый человек.

Тогда суфлер повернулся в зал и, размахивая руками, как мельницей, начал совестить людей — и что они за народ! Когда покупаешь билет в революционный театр, то надо знать, что там не допускают кровопролития даже к элементам, а не только к несчастной женщине, которая в минувшую эпоху имела одно только угнетение. А дальше он обернулся к артистке и приказал ей встать. Она встала, отряхивая пыль с юбки, засмеялась от такого единодушного сочувствия и внимания, и в зале тоже все начали смеяться и хлопать в ладони.

Пьеса прошла с таким успехом, что после занавеса зрители бросились на сцену и начали, не жалея рук, подбрасывать своих первых артистов. Такого единения зрителей и художников я чего-то потом не видел даже в столичных театрах. Да и переживали, смеялись и плакали у нас более искренно, чем везде.

На следующий день после спектакля я попросил у учительницы почитать какую-нибудь пьесу. Она мне разыскала «Мартина Борулю» и еще какую-то затертую книгу. Я внимательно прочитал их, а потом начал докапываться, как пишутся пьесы и что означают — действие, картина, явление и другая премудрость. Это все было необычным и очень интересным. А прочитав несколько пьес, я решил написать свою, чтобы там были и дядя Себастьян, и дядя Николай, и Марьяна, и другие люди из нашего села. Больше всего меня в технологии беспокоило то, как выводить слова, стоящие в скобках, потому что в пьесах они печатались так, будто их кто-то мелко писал. Тогда я решил всю пьесу писать своим обычным наклонным почерком, а то, что в скобках, — наклонять в противоположную сторону. И все у меня пошло будто хорошо…

Вот и сейчас — еще что только рассвело, а я заморачиваюсь над третьим действием — никак не могу подобрать девушке слов о любви. А подобрать их надо, ибо что это за пьеса, когда в ней мало любви и поцелуев? С поцелуями дело проще — их во всех действиях достаточно, а любви мало. Спросить же об этом старших не получается, потому что засмеют. Нет, таки трудно быть драматургом, когда тебе только десять лет. Может, на стихи перейти? Но какая радость от них? Кто только ни читает на вечерах стихи, тот почему-то завывает и завывает, а от пьесы всякий имеет и радость и печаль.