Я разворачиваюсь и иду обратно. Он ретируется.
* * *
Георг Раэ, грязный, невыспавшийся, сидит в комнате Людвига. Он в газетах прочел про Альберта и тут же приехал.
– Его надо вытаскивать, – говорит он.
Людвиг поднимает глаза.
– Нужно человек шесть и автомобиль, – продолжает Раэ. – Тогда получится. Лучше всего в тот момент, когда его поведут в зал суда. Мы на них набрасываемся, устраиваем бучу, а двое в это время бегут с Альбертом к машине.
Сначала Людвиг слушает внимательно, но потом качает головой:
– Не выйдет, Георг. Мы ему только навредим, если сорвется. Так, по крайней мере, можно надеяться, что легко отделается. Но не это главное, я бы сам все организовал. Альберт… Мы его не уговорим. Он не захочет.
– Тогда силой, – подумав, говорит Раэ. – Он должен выйти… Пусть я там концы отдам…
Людвиг молчит.
– Мне тоже кажется, что все без толку, Георг, – говорю я. – Даже если мы его вытащим, он тут же вернется обратно. Вилли, когда тот пытался его удержать, он чуть не пристрелил.
Раэ опускает голову на руки. Людвиг совсем серый, разбитый.
– Я думаю, всем нам конец, – глухо говорит он.
Все молчат. В комнате свинцовая тишина и тревога.
* * *
Потом я еще долго сижу у Людвига. Он подпирает голову руками.
– Все бесполезно, Эрнст. С нами покончено, но мир идет дальше, как будто и не было никакой войны. Еще немного, и те, кто сядет после нас на школьную скамью, с жадными глазами будут слушать истории про войну и на фоне школьной тягомотины тоже хотеть туда. Они и сегодня записываются в добровольческие корпуса. Им еще нет семнадцати, а у них на счету уже политические убийства. Я так устал, Эрнст…
– Людвиг… – Я подсаживаюсь к нему и обнимаю за узкие плечи.
Он уныло улыбается и тихо говорит:
– До войны, Эрнст, у меня была школьная любовь. Пару недель назад я ее встретил. Она показалась мне еще красивее. Как будто в другом человеке ожило прошлое. Мы встретились несколько раз, и вдруг я почувствовал… – Он кладет голову на стол, а когда опять поднимает взгляд, глаза у него мертвые от муки. – Мне теперь нельзя, Эрнст, я ведь болен.
Он встает и открывает окно. В теплой ночи мириады звезд.
Я тяжело смотрю в стену. Людвиг долго стоит у окна. Затем оборачивается:
– Помнишь, как мы с томиком Эйхендорфа ночью бродили по лесу?
– Помню, Людвиг, – быстро отвечаю я, обрадовавшись, что он переключился на другое. – Это было в конце лета. А один раз поймали ежика.
Напряжение на его лице ослабевает.
– И всерьез думали, что это приключение – почтовый дилижанс, охотничьи рожки, звезды… Помнишь, как мы собирались в Италию?