ясно, что она не двигалась целую вечность.
– Разве она не была великолепна? – говорит папа, все ещѐ надеясь на чудо.
Мама даже не смотрит на него. Она пристально смотрит на меня.
– Как долго? – спрашивает она, еѐ лицо опустошенное и бледное. – Всѐ лето?
Я киваю.
– Всѐ одна? Боже мой, что мы наделали?
– Ну, не одна, – указываю я. – У меня были сопровождающие. Вокруг было очень много
людей.
– Ты занималась этим каждый день?
Я смотрю на ковѐр.
– Большинство дней. Но не работала. Просто пыталась получить работу.
Мама смотрит беспомощно на папу, потом снова на меня.
– Когда ты собиралась рассказать мне?
– Когда я получу работу. Хорошую работу.
– И появление на национальном телевидении не считается хорошей работой?
– Ну... когда ты так говоришь...
Она так глубоко вздыхает, как будто весь воздух выходит из неѐ. Я ожидала, что она будет
полыхать в ярости, но этого не случилось. Это даже хуже, потому что в еѐ глазах паника. Бедная
мама – это больше, чем она может вынести, и я втянула еѐ в это.
– Я не могу поверить, что не догадывалась, – говорит она, закрывая глаза и обхватив
голову руками. – Моя маленькая девочка... там, в окружении акул...
– Они точно не были акулами...
– Подойди. Сядь здесь. Она указывает на место на диване рядом с ней. Когда я сажусь, она
смотрит на меня с удивлением и протягивает руку, чтобы погладить мои волосы, которые немного
жесткие и липкие, потому что на них всѐ ещѐ огромное количество средств для волос. Вместо этого
она гладит меня по руке. Еѐ голос на удивление нежный теперь, когда паника проходит.
– Как это было? На самом деле?
– На самом деле?
Нежность в еѐ голосе застает меня врасплох. Впервые после того, как Аве поставили
диагноз, она смотрит на меня, действительно смотрит на меня и хочет знать, как я, но это
неподходящее время, чтобы спрашивать. Я хочу, чтобы она спросила меня после того дня, когда
звонила Кассандра, или после дня воздушных змеев, или после того, когда Нирмала удалила мои
гусеницы. Я бы хотела, чтобы я не начинала плакать.
– Это было "ок",– я шмыгаю носом и прижимаюсь к ней. – Но, я никому не нравлюсь, и я
получила только одну работу, и там сказали, что я очень обычная, и мои лодыжки толстые, и все
другие девушки выглядят лучше, чем я...
Я начинаю сильно плакать. Я не могу остановиться. Мама передает мне платок. Сейчас они
у неѐ всегда под рукой, на всякий случай.
– Держу пари, что это не так, – говорит она, улыбаясь. – Чтобы ты знала, дорогая, я
думала, что ты выглядела потрясающе в той – она начинает дрожать – очень, очень глупой обуви