В октябре сорок четвертого судьба чуть было не свела Петера Ноймана с Отто Скорцени. Гауптштурмфюрер Скорцени прославился во всем рейхе как командир диверсионной группы, спасшей Муссолини из рук сторонников маршала Бадольо. Нойману, неплохо знавшему английский язык, предлагали приехать в замок во Фридентале, близ Ораниенбурга, чтобы под руководством Скорцени подготовиться к выполнению специального задания. Тогда Нойман не мог знать, что речь шла о задании Гитлера – под видом американских военнослужащих эсэсовцы сеяли панику в тылу американских войск во время гитлеровского контрнаступления в Арденнах.
Черный марш закончился для Ноймана там, где его начал Гитлер, – в Австрии. В Вене, в самом конце марта 1945 года, он видел, как группа офицеров 1-й эсэсовской дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер», которым фюрер приказал сорвать нарукавные шевроны с его именем за очередной «драп», ответили тем, что пошвыряли все эти шевроны вместе с орденами в парашу, кинули туда же руку, отрезанную от трупа, и отправили парашу по почте в рейхсканцелярию на имя обожаемого фюрера…
В апреле же предал своего фюрера и «верный Генрих» – рейхсфюрер СС Гиммлер хотел открыть фронт англо-американцам в обмен на признание его, Гиммлера, главой государства.
Темной апрельской ночью, когда бой за Вену приближался к концу, гауптштурмфюрер Нойман, командир сводного отряда из эсэсовцев разгромленных дивизий «Викинг», «Дас Райх» и «Мертвая голова», страшась расплаты, сорвал с себя свои кресты и знаки различия и утопил их вместе с документами в канале. Казалось, карьере Ноймана, последнего «рыцаря» из «древнего ордена рыцарей Виттенберга», пришел конец.
Нойман считал, что пробил его смертный час. О чем же он думал под грохот советских «катюш»?
«У меня отвратительное чувство, будто я крыса, попавшая в крысоловку…
Теперь мы слишком слабы, чтобы схватить за глотку эти азиатские орды.
И все же какое-то холодное бешенство заставляет нас до скрежета сцепить зубы. Руки сильнее сжимают гранаты… Мы живем одной последней мечтой, за нее мы охотно отдадим жизни. Эта мечта – убить как можно больше русских, уничтожить тысячи и тысячи русских, как ядовитых насекомых. Чтобы увидеть, как во все стороны брызжет русская кровь. Утонуть в море русской крови. Чтобы жила Германия».
В те часы агонии «тысячелетнего» рейха в воспаленном от ненависти, страха и дикой усталости мозгу Петера Ноймана проносились картины истязаний, пыток и зверств. Возникали призраки убитых, замученных и расстрелянных. С яркостью галлюцинации вновь видел он, как огнеметчики сжигали партизана под Орловской. «За это нас накажет провидение!» – вновь звучал в ушах голос «Дикого быка» Либезиса.