— Я отправляюсь на борт, — сказал вдруг капитан. — Кто со мной?
Вызвались Джем, помощник и городской полицейский. Взяв все ту же лодку, они быстро погребли к кораблю; там они с невероятной осторожностью открыли люки и принялись искать. Вначале они нервничали, а затем понемногу привыкли; более того, ими овладело некое подозрение, вначале слабое, но постепенно все усиливавшееся, и это придавало им храбрости. Еще позже они стали стыдливо переглядываться.
— По-моему, ничего такого здесь нет, — сказал полисмен, сел и неистово расхохотался. — Этот мальчишка просто надул вас!
— Похоже на то, — простонал помощник. — Теперь мы станем посмешищем для всего города!
Капитан, стоявший к ним спиной, ничего не сказал; вдруг с громким возгласом он нагнулся и вытащил что-то из-за сломанного ящика.
— Вот она! — вскричал он. — Всем отойти!
Он торопливо выкарабкался на палубу, держа свою находку в вытянутой руке, а затем, отвернув лицо, зашвырнул ее далеко в воду. Громовое «ура» наблюдателей с двух лодок приветствовало это деяние, и далекий отклик послышался с берега.
— Это и была адская машина? — прошептал на ухо помощнику смущенный Джем. — А мне показалось, будто это самая что ни на есть простая банка мясных консервов…
Помощник покачал головой и искоса взглянул на полисмена, который жадно вглядывался в водную гладь.
— Ну что ж, бывало, что люди гибли и от консервов, — произнес он с ухмылкой.
— Конечно, не может быть и сомнения в том, что дисциплина вещь очень хорошая, — сказал ночной сторож: — но не всегда-то она хорошо действует. Вот, например, мне не разрешается курить здесь на пристани и, когда мне захочется пососать трубочку, я должен идти в "королевский" трактир, или же забираться на плашкот. Но в "королевском" я уж не могу наблюдать за пристанью, а на плашкоте раз, пока я курил, пришел дурак-лодочник и отчалил, прежде чем я заметил, что он делает, и провез меня таким образом до самого Гринвича. Он говорит, что часто проделывал такие штуки со сторожами.
Не было хуже человека в отношении дисциплины, чем капитан Таскер, с которым я плавал на "Пигалице". У него было что-то такое неладно в мозгу. Он был аккуратный человек, весь гладко выбритый, кроме маленьких бакенбард, и всегда старался как можно более походить на морского офицера.
Я не имел и понятия о том, каков он на самом деле, когда поступил на пароход, и он вел себя очень тихо и смирно, пока мы не вышли в открытое море. Но тут-то черт и начал показывать рога: он ударил ногой одного из людей за то, что тот вышел на палубу с грязным лицом, и хотя тот и сказал ему, что никогда не моется, потому что у него слишком деликатная кожа, он приказал боцману окатить его из пожарного рукава.