Тем не менее отправленные на поиски пропитания солдаты легко находили эти плохо замаскированные в спешке тайники, лопатами разрывали ямы и вычищали их до последнего зернышка. А потом, загрузив на телеги все найденное, торопливо поджигали разграбленные дома, поспешая вернуться под защиту каре. Иногда после таких рейдов полки добывали по три-четыре четверти хлеба.
— С наступлением сумерек, когда каре останавливалось на ночевку, весь добытый за день хлеб распределялся по ротам, и выделенные в наряд солдаты размалывали его в муку ручными мельницами. Мололи они, сменяя друг друга, всю ночь, а на рассвете, белые с ног до головы, похожие на поднявшихся из могил призраков, раздавали муку офицерам и рядовым, всем поровну.
Долгоруков хоть и стал офицером, но привычно столовался у артельной телеги вместе с солдатами. По причине малого количества дров и отсутствия необходимых приправ испечь настоящий хлеб из муки было невозможно, поэтому ее заливали водой и просто варили в котлах, получая вязкую, наподобие киселя, серую массу. Собравшись в кружок вокруг остывающего котла, солдаты доставали деревянные ложки и, проклиная все на свете, обжигаясь и кашляя, жадно глотали эту непритязательную пищу.
Правда, иногда из опустошенной деревни привозили вместе с зерном пару-тройку небольших бревен и тогда можно было испечь простые лепешки или поджарить кусок почерневшего за день мяса, вырезанного во время стоянки из павшей скотины. Впрочем, дневные переходы под палящим солнцем так изматывали солдат, что у них не оставалось сил молоть муку, и многие просто поджаривали зерна на огне или ели сырыми.
От такой неразборчивости в еде и плохой воды вся армия страдала от желудочных болезней и кровавых поносов. На маршах солдаты, не дожидаясь стоянок, целыми группами выбегали из движущегося каре и, спустив штаны, усаживались в поле.
Болезни словно серпом выкашивали полки, телеги были забиты немощными. Каждый вечер похоронные команды, отойдя на полсотни сажен от лагеря, долбили лопатами сухую, твердую, как камень, землю, отрывая неглубокие могилы, а затем, после отпевания священником, наскоро закапывали завернутые в солдатские плащи тела, не ставя даже крестов.
Особенно тяжело приходилось обозникам из офицерской прислуги. Они не были солдатами, поэтому довольствия им не полагалось, и каждый офицер, имевший обозную повозку, был рад, когда из привезенного татарского хлеба кто-нибудь, сжалившись, насыпал ему в шляпу несколько горстей зерна для прислуги.
От голода страдали все — и люди, и скотина. Драгуны и казаки давно шли пешком: лошади так ослабли, что не могли нести на себе наездников. К тому же последовал, строгий приказ Миниха ставить в артиллерийские упряжки вместо выбившихся из сил лошадей наиболее крепких из кавалерии.