Она никак не могла уснуть и не понимала почему. Сон был прибежищем Эллисон, стоило ей улечься, и сон встречал ее с распростертыми объятиями. А теперь она безмятежно свернулась в кровати, но не могла сомкнуть глаз и в темноте напевала что-то себе под нос, а сон превратился в зыбкую, беспамятную даль, он клубился дымком на заброшенных чердаках и шумел, будто море в перламутровых ракушках.
Эди спала на раскладной койке возле кровати Гарриет и проснулась от того, что свет бил ей прямо в лицо. Было уже поздно (она взглянула на наручные часы – 8.15), а у нее встреча с бухгалтером в девять. Она встала, прошла в ванную и на миг застыла, увидев в зеркале, до чего она устала и осунулась, это, конечно, все из-за больничного освещения, но все-таки…
Она почистила зубы и недрогнувшей рукой принялась рисовать лицо: подкрасила карандашом брови, подмазала губы. Врачам Эди не доверяла. Она по опыту знала – они тебя ни за что не послушают, только и умеют, что важно расхаживать, притворяясь, будто знают ответы на все вопросы. Делают скоропалительные выводы, игнорируют все, что не вписывается в их теории. И вдобавок ко всему им достался врач-иностранец. Едва этот доктор Дагу или как его там услышал слово “припадок”, и все – до остальных симптомов у ребенка ему и дела нет, они, видите ли, “неочевидные”. Неочевидные, думала Эди, выйдя из ванной и поглядев на спящую внучку (с живым любопытством, словно Гарриет была пожухлым садовым кустом или внезапно зачахшим фикусом), потому что нет у нее никакой эпилепсии.
Она практически с научным интересом рассматривала Гарриет еще несколько минут, а потом вернулась в ванную, принялась одеваться. Гарриет – девочка крепкая, Эди, конечно, за нее волновалась, но так, чтобы уж очень переживать – не переживала. А вот из-за чего переживать стоило (почему Эди и проворочалась полночи без сна на больничной койке), так это из-за того, какое запустение царило дома у дочери. Эди задумалась и поняла, что к ним на второй этаж не заходила с тех самых пор, когда Гарриет была совсем крошкой. Шарлотта и так всегда барахло копила, и Эди знала, что после смерти Робина дочь почти ничего не выкидывала, но когда вчера увидела, что творится у них дома, была потрясена до глубины души. Одно слово – свинарник. Неудивительно, что ребенок заболел, когда там мусор везде валяется, чудо, что они еще все втроем в больнице не оказались.
Эди закусила губу, застегивая молнию на спине. Грязная посуда, стопки газет – просто горы! – там уж точно жучки заведутся. А запах? Вот где самый ужас. Ворочаясь на бугристой больничной койке, Эди прокручивала в голове самые разные гипотезы, одна не лучше другой. Ребенок отравился, ребенок подхватил гепатит, ребенка во сне укусила крыса. Эди было до того страшно, до того стыдно, что она не смогла поделиться своими подозрениями с незнакомым врачом – да и теперь не сможет, даже по трезвому размышлению. Что тут скажешь? “Ах да, кстати, знаете, доктор, моя дочь развела дома жуткую грязь”?