Спала Гарриет беспокойно, а когда проснулась, на тумбочке стоял поднос с весьма унылым завтраком: фруктовое желе, яблочный сок и почему-то – мисочка вареного риса. Всю ночь ей снились кошмары, в которых отец нависал над ее кроватью, ходил взад-вперед по комнате и ругал ее за то, что она сломала какую-то его вещь.
Тут Гарриет вспомнила, что она не дома, и живот у нее свело от страха. Она растерянно потерла глаза, села, взяла поднос – и увидела, что в кресле возле нее сидит Эди. Она пила кофе – и не из больничного кафетерия, она пила кофе, который принесла из дома в клетчатом термосе, – и читала утреннюю газету.
– А, проснулась? Вот и хорошо, – сказала она. – Твоя мама скоро придет.
Говорила она деловитым, совершенно обыденным тоном. Гарриет снова постаралась не думать о плохом. Ведь похоже, что за ночь ничего не переменилось.
– Тебе нужно поесть, – сказала Эди. – У тебя сегодня важный день. Тебя посмотрит невролог, а там, как знать, вечером могут и выписать.
Гарриет постаралась взять себя в руки. Ей нужно притвориться, что с ней все нормально, нужно убедить невролога, что она совершенно здорова – даже если придется ему наврать. Ей нужно во что бы то ни стало попасть домой, сбежать из больницы, пока не вернулся проповедник, пока кто-нибудь не понял, что с ней на самом деле случилось. Доктор Бридлав говорил что-то про немытый салат. Вот на этом и надо стоять, вот этой версии она и будет держаться и, если ее спросят, про салат и будет рассказывать. Нужно приложить все силы к тому, чтобы никто не догадался, что причина ее болезни – вода из башни.
Громадным усилием воли она отбросила дурные мысли и перешла к завтраку. Придется съесть рис, можно представить, как будто она завтракает в Китае. Я Марко Поло, думала Гарриет, я сижу и завтракаю с Кубла-ханом. Только палочками я есть не умею, поэтому ем вилкой.
Эди снова принялась за газету. Гарриет бросила взгляд на первую полосу – и застыла, занеся вилку над миской. “ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В УБИЙСТВЕ ЗАДЕРЖАН”, сообщал заголовок. Под ним была фотография, на которой двое мужчин тащили под руки третьего – тот обмяк и болтался между ними. К щекам у него прилипли длинные пряди волос, а мертвенно-белое лицо до того исказилось, что он и на человека-то не был похож, скорее – на оплывшую восковую фигуру: вместо рта – перекошенная черная дыра, вместо глаз – черные провалы глазниц, будто у черепа. Но Гарриет его узнала даже в таком виде – это был Дэнни Рэтлифф.
Гарриет села поровнее, наклонила голову, пытаясь разглядеть, что было написано в статье. Эди перевернула страницу и, заметив, как Гарриет, скрючившись, уставилась на газету – отбросила ее и резко спросила: