– Справедливости ради замечу: времени и возможности прочесть твое сердце, равно как и мое или чье-то еще, у него не было, – искал в свою очередь оправдание королю Чалонер. – А в такой ситуации доверие одному стало бы оскорблением для другого. Так что в целом он, вероятно, проявил мудрость, и, будем надеяться, время докажет его правоту. Но сейчас, я уверен, все кончено, и надолго. Так что, друг мой, наши сабли до лучшей поры можно вешать на стену. И вообще, мне столь отвратительно все, с чем мы там столкнулись, что с удовольствием бы остался с вами вдали от этого гнусного мира. Что скажешь, Эдвард? Примете с Хамфри меня и Гренвилла помощниками на ферму, после того как все стихнет?
– Тебе это живо наскучит, Чалонер, – не сомневался Эдвард. – Ты создан совсем для другого.
– Но, полагаю, в обществе двух столь приятных и симпатичных девушек я могу быть и здесь совершенно доволен жизнью. Чем не Аркадия?! Конечно, с моей стороны говорить такое – совершеннейший эгоизм, потому что на самом деле мысли мои совсем о другом.
– О чем же? – озадаченно поднял брови Эдвард.
– Позволь мне быть откровенным, – продолжил Чалонер. – Мысли мои о том, какая нелепость и жалость, что столь прелестные леди вынуждены заниматься здесь изо дня в день нудной домашней работой. Честь им и хвала, они, несмотря на все это, умны, прекрасны и благородны. Как же могли расцвести все их качества, получи они настоящее образование! Уверен: пройдя хорошую школу, они окажут своим присутствием честь любому королевскому двору! Если я был чересчур откровенен, Эдвард, прости. Но мы ведь друзья.
– Полагаешь, я сам все время о них не думаю, Чалонер? Хамфри не даст соврать: мы как раз говорили об этом перед тем, как ты вышел к нам. Но что в своем нынешнем положении я могу предпринять? Сам понимаешь, останься у меня Арнвуд, вопрос решился бы сам собой. Но с Арнвудом дело кончено. Боюсь, очень скоро узнаю, что мое родовое поместье, леса которого можно увидеть даже отсюда, пожертвовано какому-то Круглоголовому за крупный вклад в победу над Кавалерами под Вустером.
– Эдвард, мне есть что тебе на это сказать, я должен это тебе сказать, и я это тебе скажу, потому что обязан тебе своей жизнью, а такого сорта долги нельзя игнорировать, – в тревоге, что Эдвард его не дослушает, начал с напором Чалонер. – Если ты хочешь изменить жизнь сестер, подумай о моих замечательных незамужних тетушках в Портлейке. Лучших рук для Элис и Эдит, думаю, не сыскать в целом мире. И никто, кроме них, не исполнит свой долг столь честно и добросовестно. Больше того, они будут без памяти рады, что им оказали такое доверие. Несмотря на ужасные обстоятельства, в которых мы все существуем, они остались богаты. Ведь женщин парламентские не облагали такими штрафами и не подвергли таким притеснениям, как мужчин. Поборы новых властей не превратили их в нищих, и они многое из того, что имеют, жертвуют нашему делу. Они одиноки. Полагаю, ничто не способно доставить им больше радости, чем участие в судьбе сестер Беверли. Если ты хочешь совершенно увериться в этом, найди, пожалуйста, способ им переправить мое письмо, в котором я все изложу по порядку. Хочу только еще добавить: своим согласием ты лишь окажешь благодеяние моим тетушкам, а если откажешься, принесешь благополучие своих сестер в жертву собственной гордости. Только уверен: ты слишком умен, чтобы так поступить.