Сумасшествие всегда представлялось ему в виде страшного призрака, и мысль, что ум его может пошатнуться, приводила его в ужас. Между тем он чувствовал, что не в силах больше владеть собой и что ужасный страх завладевал его умом, парализуя его волю, мешая ему здраво рассуждать. Вскоре он почувствовал усталость, ту внезапную усталость, подкашивающую ноги, против которой невозможно бороться и которая заставляет забыть все: горе, опасность, угрызения совести. Он шатался, объятый непреодолимой потребностью сна, мучительной, как голод, как жажда. Стиснув зубы, он повторял только:
— Вперед… вперед…
В самом конце avenue d’Orléans, около заставы, он заметил круглый фонарь гостиницы. Он позвонил, подождал, прислонившись к стене, чтобы ему открыли, спросил номер, бросился одетый на постель, не заперев даже дверь на ключ, и погрузился в сон, тяжелый, как смерть.
Через несколько минут полицейский, не имевший ни малейшего желания провести ночь под открытым небом, позвонил, в свою очередь, и самым естественным голосом сказал слуге:
— Дайте мне, пожалуйста, номер рядом с моим приятелем, который только что вошел. Не говорите ему, что я здесь, а как только он проснется, предупредите меня. Я хочу сделать ему сюрприз…
Он осторожно поднялся по лестнице и, когда слуга вышел, приложил ухо к стене. Кош дышал тяжело и ровно. Тогда он растянулся на своей постели и, успокоившись за свою добычу, тоже заснул.
* * *
В эту ночь Кошу снилось, что он в тюрьме и что за его сном наблюдает тюремщик, — сон был странно близок к действительности. Он уже несколько часов перестал быть свободным и превратился в затравленного зверя, вокруг которого мало-помалу сжимается непроницаемая цепь загонщиков…
В 8 часов утра Жавель был уже опять на своем посту перед 16 номером улицы Дуэ. Он мог бы прямо подняться к Кошу и поговорить с его прислугой, но не хотел встречаться с консьержкой и ждал на тротуаре, пока она выйдет. В Париже дело невиданное, чтобы какая-нибудь консьержка оставалась более часа в своей комнате, в особенности утром, когда совершается обыкновенно обмен сплетнями; он был уверен поэтому, что ему скоро удастся пройти незаметно. И в самом деле, через несколько минут она вышла. Жавель моментально шмыгнул в подъезд. Он не знал, на котором этаже жил журналист, но это его нисколько не смущало; он позвонил у первой попавшейся двери и спросил:
— Здесь живет господин Кош?
— Нет, на четвертом этаже.
— Извините, пожалуйста…
На четвертом этаже ему отворила дверь старуха.
— Господин дома? — спросил он тоном человека, задающего этот вопрос только для формы и уверенного, что в это время «господин дома»…