– Леш, – тихо позвала Марина, не сводя взгляда с темнеющего на стене прямоугольника портрета. – Леш…
Но он не проснулся.
Марина крепко зажмурилась и вновь открыла глаза. Ничего теперь странного. Значит, просто померещилось. Игра лунного света, только и всего: колыхнулась штора, свет на секунду просочился в комнату и причудливым бликом отразился на портрете. Девушка на цыпочках подкралась к портрету и тронула его ладонью. Рамка под ее рукой оказалась прохладной, а вот стекло, которое скрывало увеличенную фотографию, – неожиданно теплым. Марина испуганно отдернула ладонь и оглянулась, будто в поисках поддержки, на спящего Алексея. Куда там, проснется! Спит всегда так крепко, что хоть из пушки стреляй – не добудишься. Поддавшись внезапно пришедшему в голову решению, Марина взялась обеими руками за рамку портрета и приподняла его. Удалось! Ей на удачу, портрет висел на вкрученных в стену шурупах на обычном шнурке, что позволило его без всяких проблем, не снимая, отвернуть лицом к стене. Вот так. Марина победно ухмыльнулась и, забыв задернуть шторы, вернулась в кровать. Удивительно, словно причина ее бессонницы и правда крылась в глядящей на нее даме, она вскоре стала погружаться в долгожданную дрему. Но, перед тем как уснуть, еще успела подумать, что утром ей не избежать удивленных вопросов Лешки. Но это было уже неважно. Марина улыбнулась и наконец-то уснула.
Дверь захлопнулась с неожиданно громким стуком, заставившим Олесю испуганно вздрогнуть и втянуть голову в плечи. И следом наступила тишина, плотная, как ватное одеяло, отрезавшая ее от внешнего мира. Длилась тишина недолго, уже через мгновение она оказалась нарушенной редким стуком капель, будто кто-то оставил кран приоткрытым. Олеся настороженно огляделась в тусклом, давящем на глаза свете единственной лампочки, висевшей под бетонным потолком на черном шнуре. Помещение оказалось маленьким, квадратным и пугающе пустым. Только по серым влажным стенам были протянуты толстые и тонкие трубы, изгибающиеся почти под прямым углом и уходящие в потолок. На одних трубах, потолще, Олеся увидела круглые краны. Из одного и правда редкими каплями сочилась вода, и на известково-белом полу образовалась небольшая кроваво-ржавая лужица. Олеся невольно поежилась. От страха она дышала часто и громко, через рот, будто после быстрой пробежки. И в этой зловещей тишине, нарушаемой лишь ритмичным звуком разбивающихся о пол капель, ее дыхание звучало пугающе громко. Нужно успокоиться, раз она сюда пришла, то нужно идти вперед.
Напротив двери, в которую вошла Олеся, виднелась вторая, только уже не деревянная, а металлическая, выкрашенная в бурый цвет. Что за ней находится, Олеся не знала, но, как зверь, чувствовала опасность – острую, словно лезвие новой бритвы. А что, если по этим трубам течет не вода, а кровь любопытных девочек? И дверь выкрашена не краской, а побуревшей кровью? Олеся испуганно прикрыла рот ладошкой, потому что вместе с шумным дыханием из груди вырвался вскрик. Желание повернуть назад стало таким крепким, что она чуть не поддалась ему. В последнем порыве, судорожном, как рывок увязающего в трясине человека, она выкинула вперед руку и коснулась ржавой скобы. И в это мгновение ее, словно током, пронзило болью. Дыхание перехватило, рот непроизвольно широко раскрылся в немом крике, тело выгнулось дугой, как под напряжением, отчего боль не стала тише, а, наоборот, увеличилась, словно кто-то вывернул ручку, подающую ток, до упора. По телу Олеси от пальцев ног к затылку прошел еще один разряд, и с вырвавшимся криком – высоким, пронзительным, вибрирующим на верхней ноте, часть боли наконец-то выплеснулась наружу.