Но были только сладкая и мирная неподвижность и тишина, а за полузадернутыми шторами падал снег. Часы пробили два. Губы у меня потрескались, во рту пересохло, горло воспалилось. Мне хотелось пить, я знал, что так просто снова не засну и не хотел лежать долгие часы, делаясь добычей для новых видений и фантазий, а потому решительно встал, оделся и вышел в гостиную.
В самой глубине камина еще теплился огонек, я подбросил угли и аккуратно разворошил их, сделав выемку, из которой скоро появились язычки пламени и пошло небольшое тепло. Какое-то время я сидел, съежившись, в темноте, поближе к огню, и пил из стакана воду. Постепенно самообладание вернулось ко мне, последние следы кошмара померкли и развеялись прочь, и я вновь ощутил в себе прежние силы и даже некую бодрость. Это было странное ощущение дежа-вю, как будто когда-то после нервного приступа и депрессии я уже обретал новые силы и возвращал самоконтроль. Я никогда не был подвержен столь полным и разительным переменам настроения и даже физического состояния. Но — главным образом затем, чтобы доказать самому себе, что я снова мужчина, — я решил совершить обход всех своих комнат, исследовать, куда ведут коридоры, и составить для себя более четкое представление об окружающем. В конце концов, повредить мне это не может, никто не станет мне препятствовать, и эта мысль, стоило ей прийти в голову, всецело захватила меня, я был исполнен нетерпения, возбужден и почти по-детски взволнован. Я обулся, надел пальто, памятуя о снеге, на случай, если рискну выйти из дома, и, подняв оставленный мне фонарь, тихо вышел, спустился по крутым ступеням на один короткий пролет и через дверь ниже попал в длинный, обшитый панелями коридор.
Царила полнейшая тишина. Я стоял неподвижно, ощущая вокруг себя стены и окна старых зданий, и думал, что почти могу слышать сам воздух, пока он вновь успокаивается после того, как я закрыл дверь. Напротив меня серебристый свет проникал сквозь витражные окна в каменных амбразурах, и теперь я заметил, что на полках стоят большие старинные книги. Я открыл наугад одну, потом другую, но они были на греческом, латинском и еврейском языках, для меня полностью недоступных, а пожелтевшие страницы пахли плесенью. Я задумался, сколько времени прошло с тех пор, как их последний раз держали в руках.
Портреты, которыми были увешаны стены, были чуть более интересны — пожилые мужчины с суровыми ястребиными чертами лица, и кроткие клирики. Впрочем, были один или два субтильных красивых молодых человека со струящимися локонами и глазами печальной оленихи — поэты, которые учились в Элтоне и умерли романтически юными.