.) написал (я бы взял и вырезал эти слова у него на лбу): „Какой же это социализм, когда на рабочих есть вши?“»; на суде над газетой «Новый вечерний час» он говорил о ее редакторе: «Я имел перед собой старого радикала-демократа, который 36 лет работает в печати… И раз мы имеем дело с определенной литературной программой, с людьми, у которых заслуженная физиономия… вы (судьи. —
Е. И.) скажете им: „Издавать газету в нашей трудовой республике вам не может быть разрешено“». Радуйся, заслуженная физиономия, что легко отделалась, ведь редактора другой газеты арестовали прямо в зале суда.
Комиссар по делам печати явственно напоминал Хлестакова — в его упоении властью была та же бесконечно расширяющаяся, не встречающая преград пустота. Володарский не забывал и о собственной апологии: «Я прожил три с половиною года в Соединенных Штатах; в качестве газетного работника я каждый день следил за деятельностью президента Вильсона, и я могу вас уверить, что это самый умный капиталистический разбойник из всех, когда-либо существовавших на земле… И этот разбойник… должен посылать нам телеграммы с выражением приветствия и предложением своих услуг» (в этом «нам» так и звучит ликующее — «мне, мне!» Президент и бывший эмигрант-портной даже не на равных, Вильсон вынужден заискивать). И это только начало, потому что скоро Володарский и его товарищи возглавят мировую революцию: «Нам, революционерам, абсолютно нечего терять, но завоевать мы можем весь мир». А коли им суждено погибнуть, то героически, как парижским коммунарам: «Быть может, нам не суждено победить. Те из вас, кто останется в живых, увидят, какую дикую свистопляску поднимут эти господа на трупах наших, какие страшные преступления будут нам приписывать… Тогда настанет ваше время, вы сможете отплясывать ваш дикий канкан!» Какой канкан, почему канкан? Кто его будет отплясывать — перепуганные редакторы, которые оказались на скамье подсудимых? Канкан упомянут для красоты — так, по его представлению, буржуазия Парижа праздновала разгром коммуны. Но голодающему Петрограду было не до плясок.
Володарский был даровитым агитатором, он умел облекать большевистские идеи в самые примитивные формы, и в таком виде они усваивались лучше всего. Взгляните на стихи Князева о Володарском: «пролетарский титан», «многотысячные орды» — так закручено, что не каждый поймет, а в речах Володарского все предельно ясно. В апреле 1918 года он напутствовал будущих агитаторов: «Товарищи! Я должен читать вам о текущем моменте и о внешнем положении России. Уже больше года, как мы все читаем о текущем моменте. Каждую почти неделю, каждые две недели мне лично и многим другим приходится читать о текущем моменте…» Нет, он, конечно, не Мирабо, но время не нуждалось в велеречивых ораторах, оно захлебывалось ленинскими угрозами, и в звенящем, металлическом голосе Володарского был этот напряженный, угрожающий звук. Его наставления агитаторам были просты: «Когда вам придется встретиться с вашими противниками, вас постараются сбить на одном пункте: большевики сначала гнали офицеров и генералов… а теперь берут этих самых генералов (в Красную армию. —