Римо направился к двери. Пропитанная морской солью одежда скрипела при каждом его движении. У порога он остановился.
— Папочка!
Чиун молчал.
— Папочка, — снова позвал Римо.
Чиун обратил на него сердитые светло-карие глаза.
— Я хочу тебе сказать одну вещь, — печально сказал Римо, понизив голос.
Чиун важно кивнул.
— Ты хочешь покаяться? Говори.
— Высморкайся через ухо, папочка!
И с этими словами Римо проворно выскочил за дверь.
* * *
Было приказано быть начеку и смотреть в оба. Но двое охранников, которые прохаживались по коридору напротив входа в ливийский сектор, не обратили внимания на жесткую складку у рта Римо. Не увидели они и того, что глаза у него блестят мрачным блеском, а зрачки сильно расширены.
Они видели лишь хлипкого на вид белого парня в непросохшей одежде, который шел по коридору и громко разговаривал сам с собой:
— Мне надоело быть козлом отпущения для всех и каждого! Слышите? Надоело! Сперва один, потом другой! Смитти осуждает меня за то, что я ушел из КЮРЕ, хотя в этом был виноват Чиун. Теперь Чиун бранит меня за то же самое, хотя это его вина. Как вам это нравится? Все обвиняют меня, а мне кого прикажете винить?
Римо брел по коридору с низко опущенной головой. Его напитавшиеся водой мокасины утопали в мягком ковре. Двое ливийских стражей преградили ему путь.
— Стой! — скомандовал один из них, повыше ростом и пошире в плечах.
На смуглом арабе был черный костюм в тонкую полоску и черная рубашка с белым галстуком. Его темные, обильно умащенные волосы были зачесаны назад. Он протянул правую руку, и она легла на плечо Римо.
Римо поднял глаза и увидел детину выше его па целых четыре дюйма. Тот выпалил очередь из арабских слов.
— Говори по-английски, олух! Я ведь не из ваших торговцев коврами, чтоб их черти взяли!
Высокий страж широко осклабился.
— Я спрашивал, что ты здесь делаешь, маленький человек с большим нахальством. После восьми часов вечера этот коридор закрыт для посторонних.
На лице Римо появилась улыбка, не предвещающая ничего хорошего.
— Гуляю.
Рядом с первым встал второй охранник, одетый так же, как первый, если не считать черно-белых туфель с узкими носами.
— Это американец, — сказал он.
Первый охранник недобро усмехнулся и сжал рукой плечо Римо.
— О, американец! Значит, ты фашист, расистская сволочь, прихвостень империализма?
— Нет, — сказал Римо. — Я — стопроцентный янки, меня зовут Янки Дудл, я родился в День независимости в рубашке со звездами и полосами.
— Я думаю, надо его задержать, а утром допросить, — сказал первый стражник.
Он сжал плечо Римо еще крепче, но тот, по-видимому, этого не почувствовал.