— Слышала по радио. Но неужели вы такие идиоты, что подозреваете Лобоя…
— Нет, мы не такие идиоты. И плевать нам на О’Хару. Но пропали восемьдесят семь тысяч, честно заработанных цветными людьми. Мы хотим их вернуть.
— Ну а при чем тут Лобой?
— Похоже, он видел налетчиков. Он работал в районе, где их машина врезалась в барьер и они разбежались.
Она бросила на него холодный изучающий взгляд, потом сказала с внезапной улыбкой:
— Понимаю. Я сделаю все, чтобы помочь бедным цветным.
— Верю, — буркнул Гробовщик.
Не говоря ни слова, она удалилась в «приемную» и закрыла за собой дверь. Вскоре она вернулась с Лобоем.
Детективы отвезли его на 137-ю улицу и велели рассказать все, что он делал и видел, прежде чем убрался из района.
Поначалу Лобой упрямился:
— Ничего не знаю, ничего не видел, и у вас на меня нет никаких улик. Я весь день проболел и лежал дома в постели. — Он был такой пьяный, что говорил заплетающимся языком и чуть не засыпал на полуслове.
Гробовщик стал лупить его по щекам, пока на глазах Лобоя не показались слезы.
— Не имеешь права драться. Я скажу Саре. Я ни в чем не виноват.
— Я просто пытаюсь привлечь твое внимание, вот и все, — сказал Эд.
Внимание он привлек, но этим все и закончилось. Лобой признал, что мельком видел водителя машины, сбившей Летуна, но не мог описать, как тот выглядел.
— Он был белый, а для меня все белые на одно лицо.
Он не видел, как налетчики вылезали из разбитого грузовичка. Бронемашину он вообще не увидел. Когда она подъехала, Лобой уже перепрыгнул через железную ограду церкви и несся по 136-й улице в сторону Леннокс-авеню.
— А куда побежала женщина? — спросил Могильщик.
— Я не смотрел, — признался Лобой.
— Какая она из себя?
— Не обратил внимания. Большая, сильная…
Они отпустили его. Был уже пятый час утра. Детективы приехали в участок усталые, злые и ничего так и не выяснившие. Лейтенант Андерсон сказал, что у него никаких новостей нет. Телефон Дика прослушивался, но никто не звонил.
— Лучше бы мы поговорили с таксистом, который вез троих белых в Бруклин, чем тратить время на Лобоя, — буркнул Могильщик.
— Не корите себя понапрасну, — сказал лейтенант. — Идите лучше домой и отоспитесь.
Он и сам имел бледный вид. Ночь выдалась жаркая — как-никак День, точнее, ночь Независимости, когда в преступлениях больших и малых недостатка не было и быть не могло.
Ему осточертела преступность, ему обрыдли и полицейские, и воры, ему надоел Гарлем и его цветные обитатели. Лейтенант хорошо относился к цветным — они, в конце концов, не виноваты, что родились цветными. Он был привязан к своим асам-детективам: без Гробовщика и Могильщика он был как без рук. От них зависела его карьера. Лейтенант был в участке вторым после капитана и главным, когда капитан не дежурил. Без Гробовщика и Могильщика лейтенанту было бы не справиться с ночной сменой. Гарлем был крутым местом, и, чтобы хоть как-то справляться с уголовным элементом, нужно было вести себя круче, чем преступники. Андерсон понимал, почему гарлемцы так круты, грубы и озлобленны. Наверное, и он сам вел бы себя так же, окажись он на их месте. Он понимал все беды сегрегации. Он сочувствовал цветным в его участке, во-первых, и вообще всем цветным, во-вторых. Но сейчас они все ему обрыдли. Андерсон хотел только одного: поскорее попасть в свой тихий уютный дом в Квинзе, поцеловать свою белую супругу, поглядеть на своих белых детей, а потом лечь в постель на белые простыни и заснуть.