— Отчего же он так взволновался? — с притворным удивлением спросил Гвискард. Гвильямино опустил глаза, а герцог, точно только что догадавшийся об истинных мотивах поведения «наследника» барона Рикхарда, продолжал более с утвердительной, чем вопросительной, интонацией: — Он боялся, что колдунья может выдать его.
Гвильямино кивнул и ответил тихо:
— Да, господин. Роберт — самозванец.
«Ну и дела… — подумал старик. — Ну и дела. Никогда не торопись, если есть возможность. Я верно поступил, велев Боэмунду не спешить облагодетельствовать мерзавца… Однако этот слуга — безумец, если думает, что ему сойдет с рук обман».
Гвискард поднялся и точно так же, как и в тот день, когда последний раз разговаривал с самозванцем, назвавшимся сыном верного друга, подошел к окну и распахнул его. В зал ворвался шум площади… Нет, на сей раз это не были вопли казнимого и улюлюканье толпы, радовавшейся мучительной смерти проклятого вора, а гул голосов на торгу, где одни нахваливали свой товар, а другие, споря до хрипоты, старались сбить цену, где кто-то стремился что-нибудь стянуть под шумок, а кто-то, поймав беднягу, бил без жалости, где все жили своей жизнью и никому не было дела не только до безвестного Гвильямино, простолюдина родом из замка в Белом Утесе, но и до великого повелителя Апулии, Калабрии и Сицилии Роберта де Готвилля.
— Я велю схватить его, — проговорил Гвискард, и негромкие слова эти прозвучали как смертный приговор. Он не сказал: «И тебя», но…
Нет, видно, собеседник герцога не чувствовал беды, что топором палача взлетела над тонкой шеей, и осмелился возразить:
— Бесполезно, господин. Он бежал три дня назад.
— Почему ты не пришел ко мне раньше? Ждал, что он вернется?
Ответ обескуражил герцога, он чуть было не обернулся, когда Гвильямино произнес:
— Нет. Я знал, что он не вернется.
— Ты знал? — возвысил голос Роберт, продолжавший смотреть на торг. — Ты не только помогал самозванцу дурачить своего господина, но и позволил ускользнуть преступнику. Сейчас я кликну стражу и велю отдать тебя в руки Арнольдо…
— Нет, великий господин, ты не сделаешь этого, — уверенно проговорил Гвильямино.
Это уже выходило за всякие рамки.
— Что?! — Голос старика зазвенел под каменным сводчатым потолком. — Как ты поеме… — Герцог, резко обернувшись, сделал шаг к дерзкому юнцу, намереваясь, без всякой стражи, собственной рукой покарать наглеца, и осекся.
Гвильямино исчез; на том месте, где минуту назад находился мальчишка-слуга, стояла прекрасная молодая женщина с неровно остриженными рыжими кудрями. Пока господин смотрел в окно, красавица успела сбросить с себя чужую, уродовавшую ее одежду и осталась такой, какой ее создал Бог или дьявол, для того чтобы дарить любовь мужчине.