— Артур исчез, — неожиданно сказал он. — Дезертировал из армии.
— Я знаю, — после паузы призналась Марта.
— Вот как? Откуда же? Я просил твоего отца не писать, не беспокоить…
— Мне Бирута написала.
— Ты, значит, переписываешься с ними? — с легкой обидой процедил он. — А я и не знал.
Она не ответила. Лосберг тоже молчал, смиряя вспыхнувшую ревность. Потом пересилил себя, сел подле жены, взял ее руку:
— Прости! Я не хотел тебя обидеть. Ты так измучилась… — Он улыбнулся, заговорщически подмигнул. — Врачей все-таки обманула. Назови его так, как тебе хочется. Понимаешь? Как тебе хочется, так и назови.
Марта выдержала его пристальный, испытующий взгляд.
Мне бы хотелось крестить его дома, в нашей церкви. Ты ведь говорил — мы скоро вернемся.
Он поднялся, отошел к окну, долго молчал. Не оборачиваясь, глухо ответил:
— Будем надеяться, Марта. К сожалению, все значительно сложнее. И зависит не только от нас.
По железным лестницам Центральной рижской тюрьмы пробежал испуганный надзиратель. С трудом переводя дух, вошел в кабинет.
— Господин директор! Большая неприятность…
— Что такое?
— В сорок восьмой камере скончался учитель Акменьлаукс.
— Как — скончался? Когда?
— Видимо, ночью. Обнаружили только что, при утренней поверке.
Директор медленно поднялся, лицо его побледнело:
— Но это же скандал! Сейчас, когда и так на всех углах кричат о несправедливости и произволе… Такой случай! Кто вел последний допрос? Когда?
— Вчера днем. Следователь Спрудж.
— Спрудж? Так какого же черта вы сразу не отправили заключенного в больничный корпус?
— Но вы не давали такого распоряжения, и я думал…
— Что вы там думали? — набросился директор. — Вы что — Спруджа не знаете?
— Да и заключенный жалоб не подавал…
— Врача известили?
— Сейчас будет сделано… — ринулся к выходу надзиратель.
— Стойте! Вы что, совсем одурели? Сообщите пока только полицейскому врачу. Вы меня поняли? Иначе я не смогу оградить вас от неприятностей. Срочно вызовите полицейского врача!
В темном, придавленном низким потолком помещении тюремного морга на цинковом лотке под простыней угадывались очертания длинного, окаменевшего тела. Инспектор полицейской охранки — солидный мужчина в очках — отогнул край простыни, прищурился, взглядываясь:
— Какие у вас, собственно, основания сомневаться, господин Лоре? — обратился он к тюремному врачу. — Вот диагноз, установленный вашим коллегой полицейским врачом Цирулисом. Острая асфиксия, паралич сердечной мышцы…
— А я и не думаю сомневаться, — угрюмо проговорил доктор. Он был в резиновом фартуке поверх халата и в длинных резиновых перчатках. — Вопрос только в том — в результате чего наступил паралич. Мой, как вы изволили выразиться, коллега из полиции, как видно, страдает близорукостью. — Лоре отвернул край простыни, показал на бок трупа, — Вот явные следы избиения.