— Стаканчик да рюмочка доведут до сумочки.
Я понимаю, в Риге у господина Штейнберга наклеечки поаппетитнее, — уязвленно проговорил трактирщик.
— Катился бы он в свою Германию, господин Штейнберг. Вот полюбуйтесь, самое свежее, — Озолс протянул Аболтиньшу газету.
Тот развернул сложенный по размеру кармана лист, негромко прочел:
— Вчера по приглашению министра иностранных дел Латвии господина Мунтерса город Лиепаю с дружественным визитом посетила немецкая военная эскадра. Как заявил на пресс-конференции командующий эскадрой адмирал Бернгард…
Глаза Озолса полыхнули гневом.
— Три дня назад потопили наш пароход с лесом, а теперь хватает наглости…
— Но ведь Гитлер всюду заявляет, что он наш друг.
— Он и Литве друг. А как ловко у нее Клайпеду отхватил? Я уж не говорю об Австрии, о Чехословакии. Тут не нахальством, чем-то похуже пахнет.
— Неужели вы думаете?..
— Не знаю. Умные люди на всякий случай запасают кое-что. Сахар, крупу, спички…
— Не дай, господи, — у меня в доме парень подрос.
Озолс молча достал пачку «Трафф», угостил Аболтиньша.
— А как у дочки успехи? — с удовольствием затягиваясь папироской, полюбопытствовал тот. — Поди, лучшая студентка в университете?
— Ну, может, и не лучшая… Вообще-то молодцом!
— Дай вам бог… А у нас в поселке несчастье.
— Знаю. Петерис рассказал.
Аболтиньш с беспокойством посмотрел в сторону церкви, что была неподалеку; из нее выходили прихожане. Усмехнулся:
— Старые грехи отмолили, сейчас ко мне за новыми придут.
— Хозяин, может, и нам заглянуть в храм божий? — не выдержал Петерис.
Озолс осклабился:
— У тебя что, грехов много?
— У меня?!
— Давай трогай, святой! Тебя жена ждет.
— Кого?! Меня?! — Глаза у кучера потемнели, злая судорога пробежала по лицу. Он так яростно хлестнул лошадь, что Озолс едва не вывалился из коляски. В поселке уже давно было известно, что если Эрна кого-то н ждет, то только не своего Петериса.
Артур сидел на кухне, чинил сеть.
— Поешь! — Мать поставила рядом кружку с молоком, придвинула кусок хлеба, намазанный медом. Банга отложил моток, взял кружку, задумался. Луч солнца, падавший из окна, зажег радужный узор на фаянсе. Эту кружку Артур помнил с детства: та самая, что стояла потом на поминках перед пустым стулом. Как все-таки странно и жестоко устроена жизнь: еще вчера все было по-иному — был отец, была надежда… Артур чуть не застонал от боли. Мать, словно бы прочитав его мысли, отвернулась, пошла к плите. И остановилась на полпути, увидев входившего Озолса.
— Бог в помощь, Зента! Прими мои соболезнования.
Она опустила голову, заплакала.