Марта, не отвечая, еще старательнее застучала топором.
— Понятно, — подмигнула Катерина. — У фрицев ей слаще жилось. Другие на нее горбатились. Ладно, девки, перекур.
Катерина воткнула топор в пень и пошла к костру. За ней из леса вышла вся бригада. Расселись у огня, разложили на широком пне у кого что было. Стали закусывать. Только Марта осталась у сосны, упрямо продолжая обрубать неподатливые сучья.
— Обиделась, — откусывая хлеб, кивнула в ее сторону Катерина. — Характер показывает.
— Позвать, что ли? — неуверенно спросила ее розовощекая подруга.
— Еще чего! Пусть помахает топориком, подстилка немецкая.
— Какая ты, Катерина, все же… — укорила подруга. — Не баба, что ли сердца в тебе нету.
— Бабой я буду, когда мужик мой с фронта вернется, — хмуро ответила Катерина, сворачивая махорочную цыгарку. Взяла из костра тлеющую головешку, морщась от жара, прикурила и добавила еле слышно: — Если вообще вернется.
Из-за деревьев выехали сани, запряженные тощей лошадью, которую вела Майга — одна из ссыльных, тоже латышка. Катерина с подругами начали накатывать в сани срубленный ствол, закреплять его тросами. Майга подошла к Марте, продолжавшей обрубать сучья:
— Ну как, освоилась? — пытаясь ободрить, улыбнулась она.
— Стараюсь… Только руки вот… — Марта стерла пот с лица.
— А ты из кожи не лезь, прилаживайся, — понизив голос, Майга кивнула на бригадиршу. — Какая она ни стерва, а подход и к ней найти можно. Знаешь, с волками жить — по-волчьи выть.
И пошла к саням, на которых женщины закрепляли бревно. А Марта снова принялась стучать топором.
С ледяной горки с криками катались на санях деревенские ребятишки. Наверху, держа веревку самодельных салазок, стоял мальчуган в буденовке с красной звездой. Из-под шлема торчал только кончик носа, и трудно было узнать в нем Эдгара. Но чувствовалось, что буденовкой он очень гордился — важно выпрямившись, даже забыв о санях, беспрерывно поправлял ее на голове.
— Чего стоишь? — насмешливо сказал ему Федька — сын бригадирши. Он поправил меховой треух и неожиданно предложил: — Давай шапками меняться, моя теплей.
— Нет, — солидно ответил Эдгар — он уже довольно сносно говорил по-русски, — мне дедушка подарил.
— Врешь, нет у тебя никакого дедушки.
— А вот и есть, — возмутился Эдгар. — Он дома, печку топит. Вон дым идет, видишь?
— Какой он тебе дедушка? — наступал чернявый. — Тебя с мамкой сюда привезли. Я все знаю — ты фашист. И тебе буденовку носить нельзя.
Он бросился на Эдгара, пытаясь сорвать с него шлем.
— Ты сам фашист, — крикнул Эдгар, отталкивая обидчика. — Мой папа на фронте воюет.