— Откуда она взялась?
— Последствия ранения в голову.
— И где он сейчас? В госпитале?
— Был. А теперь у родителей, в Иркутске. Отчислен из нашей команды, к сожалению, навсегда.
Лосев долго молчал, подавленный услышанным, затем горестно сказал:
— Эх, Сашка, Сашка.
Помолчали. Козырев невесело посоветовал:
— Надо запросить дело, послать Саше ее фотографию и попросить наших в Иркутске внимательно разобраться. И чем скорее, тем лучше.
— В тот год осень в тайгу не спешила. Давно уж пора было зарядить ненастью, а дед Митяй с бабкой Анисьей все грелись да грелись на солнышке, благословляя позднюю теплынь. К ним подошла почтальонша:
— Здравствуйте, граждане. Отдыхаем?
— Садись, Нюра, — подвинулся дед. — Роздых-то ногам дай.
— Некогда, деда, сумка вон еще полная. Постоялица дома?
— Ай письмо принесла? — встрепенулась бабка.
— Принесла. — Нюра достала запечатанный сургучом пакет.
— Откуда? — заволновался дед. — Часом не из Москвы? Давай передам.
— Казенное, — покачала головой почтальонша. — Расписаться надо.
— Ах ты, господи… Да стирает она. Дед вон распишется, какая тебе разница? — захлопотала бабка.
— Нельзя… Лично должна.
— Вредная ты, — укорила Анисья и пошла в дом. — Марта! Марточка!
Дождавшись, когда за бабкой закроется дверь, Нюра достала из сумки еще один конверт, поменьше, украдкой сунула его деду.
Марта держала в руке пакет, не решаясь вскрыть. Надломила одну сургучную нашлепку, другую, оглянулась на Эдгара — мальчик тихонько копошился в углу возле клетки с белкой. Он был так увлечен, что не слышал, как вошла с письмом мать. А когда оглянулся, увидел, что она сидит на кровати и плачет. А на коленях у нее лежит какая-то бумага.
— Мамочка, ты что? — испуганно спросил он.
— Марта не смогла ответить — слова комом застряли в горле.
Бабка маялась нетерпением, шастала туда-сюда по горнице, хваталась то за одно, то за другое и все прислушивалась к происходящему за дверью. Наконец, не выдержала, заглянула:
— Ну, че притихла? Можа, чего…
И оторопела. Марта плакала, тихо и горестно. Слезы капали прямо на листок письма.
— Неужто отказали? — испугалась старуха. — Ах ты, горе…
Марта подняла голову и, растягивая губы в жалкой, вымученной улыбке, сказала:
— Не отказали, бабушка. Поверили.
— Ах ты, господи… — всплеснула руками старуха. — Чего же ты ревешь? Ревушка ты коровушка. — Старуха не замечала, как слезы катятся и у нее по щекам. Надо же, радость какая. Это ж… Спасибо ему, родному, — она повернулась, отвесила поясной поклон, истово перекрестилась на портрет Сталина. И тут же с неожиданной для нее прытью выскочила из избы. — Де-д! Митяю-у-шка! Иди сюды, скорей. Как сквозь землю… — с досадой сказала она, возвращаясь в горницу. — Куды его, старого, черти уволокли? Все они, мужики, такие — только отвернись, как ветром сдует. Сей же секунд был на крыльце. Поди, Марточка, покличь его. — Бабка заговорщицки подмигнула. — Да не сразу сказывай про радость-то. Мол, бабка чай пить кличет — и все. А я тут — вмиг. — Она кинулась к буфету, загремела посудой. — Мы сейчас такой пир… И пакет этот посеред стола положим. Эдик! А кто за грибками слазит?