— Ладно, мать, не надо. Ты хорошая художница, но актриса из тебя неважная. Я, конечно, уйду… Но если честно признаться, мне это уже порядком надоело. Я же слышал… Приехал кто-то из Латвии. Не так ли?
Марта покраснела:
— Не совсем так.
Он посмотрел на ее смятенное лицо, угрюмо спросил:
— Тебе не кажется, что нам пора объясниться?
Мать подняла на него страдальчески-умоляющие глаза:
— Ты хочешь это сделать сейчас?
Она стояла перед ним, как провинившаяся девчонка, маленькая и беззащитная. Ему вдруг стало нестерпимо жаль ее. Сказал с нарочитой грубостью:
— Ладно, мать, прости. — Виновато опустил глаза. — Только знаешь… Мне ведь тоже несладко. Я же вижу, что тебя все время что-то тяготит. Не хочешь говорить — не надо, я не напрашиваюсь, но…
Она побледнела, до крови закусила губу.
— Хорошо, я тебе завтра же все расскажу.
Он наклонил голову, крутые желваки проступили на скулах. Как был похож в этот момент сын на своего отца! Вылитый Артур.
— Не обижайся, мать… Я вовсе не за этим… Хотя, честно говоря, многого не понимаю.
— Чего ты не понимаешь?
Он ответил не сразу. Не решался сказать то, что мучило его давно и неотступно. Но все же собрался с духом:
— Да хотя бы того, что мы объездили половину Союза. Где мы с тобой ни были. Только не в Риге. Это что, случайно?
Она проглотила твердый ком, подступивший к горлу, плотнее сжала губы.
— Ну и что?
— Понимаешь, мать, это же невозможно скрыть…
— Что скрыть? — в ее голосе послышался откровенный испуг.
— Я не знаю что… Но, наверное, что-то есть. — И неожиданно признался: — Недавно встретил в троллейбусе латышей. Шесть остановок, как дурак, за ними ехал. Все прислушивался к речи. Неужели ты думаешь, что мне все это безразлично?
Марта гордо вскинула голову, долго и пытливо вглядывалась в глаза сыну, наконец, четко сказала:
— Мы завтра же обо всем потолкуем.
Эдгар, испытывая неловкость за этот, так неожиданно возникший и явно неприятный для матери разговор, неуклюже ткнулся губами в ее щеку, взял со стула рубашку:
— Ладно, мать… Ты уж извини, что так получилось. Я пошел. Позвонит Марина, скажи, что завтра, как условились.
— Хорошо.
Сын ушел, а она еще долго стояла в прихожей, подавленно уставившись в одну точку. Мысли, одна тревожнее другой, перескакивали, путались, и не было от них никакого спасения. Вот он и настал, этот час. Марта знала, что рано или поздно, ей придется исповедаться перед сыном. Она понимала, что так или иначе, независимо от ее усилий и всевозможных ухищрений, что-то само по себе всплывет наружу, что-то станет известно, а что-то совершенно естественно вызовет законные вопросы, если не подозрения. Просто она не заметила, как вырос сын, как приспело время и как пробежала жизнь.