В эту минуту дверь приемной отворилась, и на пороге появился Ронсон, лицо у него было серое, напряженное. Он не удивился, увидев меня, и, к моему изумлению, пожал мне руку.
— Только что в больнице скончалась дочь Сен-Раме, — объявил он.
Мне стало не по себе. Все это было противоестественно. И в первый раз мне пришла в голову мысль, что все мы, не сходя с места, можем умереть. Как бы в подтверждение моей мысли резко прозвучало дурацкое замечание Гарольда Кинга Востербилла:
— Будем надеяться, — хриплым голосом брякнул он, — что мы не обнаружим ночью ее гроб в большом мраморном зале.
Сейчас я уже плохо помню, но мне кажется, что даже Мастерфайс и Ронсон не очень высоко оценили его остроту. Я откланялся и ушел грустный и вконец расстроенный. Через четверть часа меня снова пригласили в приемную. Когда я вошел, на меня молча уставились шесть человек. Не зная, как поступить, я остался стоять. Я решил, что сейчас самое уместное — выразить соболезнование Анри Сен-Раме, но, угадав мое намерение, он поднял руку и сказал:
— Нет, благодарение небу, моя дочь не умерла. Напротив. Она поправилась и со вчерашнего дня находится в деревне.
Я опустился на пуф. Ронсон глухим голосом кратко изложил мне суть дела:
— Около получаса назад голос Анри сообщил мне по телефону, что он отменяет свидание, которое мы назначили, чтобы отправиться в больницу: его дочь умерла. Это оказалось неправдой. Вот почему мы вызвали вас. Вы уже кому-нибудь сказали?
— Моей секретарше, — в ужасе прошептал я.
— А… как это можно исправить? — спросил Мастерфайс.
— Немедленно пойду и скажу, что это ошибка.
Я уже собирался встать, но Ронсон остановил меня:
— Позвоните отсюда, вы выиграете время.
Я подбежал к телефону, стоявшему возле окна, и позвонил секретарше.
— Мадемуазель? Это я… да… послушайте, я неверно понял то, о чем мне сообщили: мадемуазель Сен-Раме жива и хорошо себя чувствует. Да… Вы кому-нибудь говорили? А, очень хорошо… тем лучше… я ошибся, извините, до скорого…
Я положил трубку. Мне было не по себе, и я злился. Прежде всего никакой ошибки я не совершил. Было вполне естественно, что я сообщил о смерти Бетти Сен-Раме своей секретарше. Более того, это входило в мои обязанности. Мастерфайс, как видно, понял мое состояние и дружески помахал мне рукой. В эту минуту он стал мне даже симпатичен. Ронсон сказал:
— Извините нас, вы ни в чем не виноваты, просто было необходимо сразу же положить конец распространению этой ложной вести.
— Это как бы продолжение нашей беседы, — добавил почти дружелюбно Мастерфайс, — я уже говорил вам: кто-то в нашей же фирме смеется над нами. На этот раз провокатор сделал смелый ход. Он позвонил по внутреннему телефону, и не кому-нибудь, а Берни Ронсону! Кончится тем, что он выдаст себя. Кто здесь, в нашей фирме, способен так ловко подражать вашему голосу, Анри?