Ох, Господи, Господи! Что ж ты судьбой так вертишь, аж в грудях холонит от безнадежности. Как проклял кто судьбинушку ее. Как там у Вильяма этого?
Пусть материнская забота, ласка
Встречают смех один — тогда узнает,
Что хуже, чем укусы злой змеи,
Детей неблагодарность. Едем! Едем!
Уехала бы, да некуда.
Когда у Фифы три года назад случился инсульт, Зойка почти этому обрадовалась. И, вероятно, почувствовала некоторое облегчение. Чего уж греха таить, сладу никакого с ней не было в то время. Уж на что Зойка считала себя крепкой бабой, а все равно Фифа доводила до белого каления. Умела, гадина эта старая, словечко едкое вставить, да так, что бросить все хотелось и уйти, убежать подальше. Только вот бежать уже некуда было. Отбегалась Зойка. Спасибо за это деткам родным. Поклон им земной.
Однажды после очередной (и можно было бы добавить обычной) утренней перепалки, поводом для которой стала чуть подгоревшая каша (Фифа, поморщившись, демонстративно отказалась от завтрака), Зойка вспылила. Швырнула со всего размаху тарелку с кашей в урну, с удовольствием отметив, как звякнул расколовшийся фарфор. А когда Фифа, даже не поведя бровью, сказала на это: «Что ж, любезная Зоя Филипповна, единственное, чему ты хорошо научилась за 35 лет, так это бить мою посуду», — Зойка сорвала с себя фартук и ушла. Столько раз хотела уйти, могла уйти, но не ушла. Сначала деньги цепями держали. Заболотские (скрывать нечего) хорошо платили. Столько на заводах рабочие не получали. Не говоря уж о маленькой деревне, где родилась Зойка. Потом привыкла и мирилась с причудами Фифы, как отец мирился с фронтовым осколком в плече — сцепив зубы, посмеиваясь на людях и надеясь, что все обойдется. Через три года после смерти Михаила Степановича Фифа предложила переехать к ней. И снова Зойке некуда было деваться. Сын должен был жениться, а жить молодым негде. Отдала сыночку с невесткой свою квартиру, выхлопотанную Михаилом Степановичем в свое время. Собрала вещички и устроилась жить буквально на «работе». Фифа ведь продолжала платить. По крайней мере пока ей, еще при Союзе, приносили персональную пенсию. И хоть жалела Зойка после, крепко жалела, что все так обернулось, да только поздно.
А тогда хотела уйти по-настоящему. И ушла. Оставила вещи. Ничего с собой не взяла. Решила плюнуть на Фифу — пусть сама себе кашу стряпает и пыль эту проклятую вытирает! Плюнула, а оказалось-то — сама на себя. Все, что ей хотелось от жизни, так это поставить на ноги детей. О себе не думала. Жила и была довольна тем, что имела. А когда хлопнула дверью в то утро, то поняла, НАСКОЛЬКО ПУСТЫ ЕЕ РУКИ — руки, привыкшие к труду и к честно заработанным деньгам. Фифа отняла все. А если что-то и оставила, то остальное подобрали детки.