— Ничего, — хмуро соврал он, ожидая, желая новых расспросов.
— Ничего? Значит, ты просто так гуляешь по городу в свитере? От нечего делать примчался ко мне, взбудораженный, как не знаю кто?
— Я из дому ушел, — сообщил он, и звучание этой фразы ему очень понравилось, хотя смысл ее был более чем горьким.
— Куда? — с непониманием уставилась на него Вера.
— Что — куда? — опешил он.
— Куда ушел-то?
— Никуда. Просто ушел.
— Зачем?
— Достало все, понимаешь? Маманя, кавалер ее долбаный… Уеду куда-нибудь. Может, к дядьке Жене. Он во Владивостоке на траулере работает.
— У тебя вот здесь, — она постучала по его лбу, — все в порядке?
— Думаешь, я шучу?! — немедленно ощетинился Колька, рассчитывавший хотя бы на дальнейшее сочувствие, если не на благоговейный ужас своей подруги.
— Ничего я не думаю. Просто вы, пацаны, такие иногда дураки, что диву даешься, как из вас потом что-то получается, — примирительно сказала она.
— У меня выхода нет, Вер. Только не хохми, ладно? Я ведь…
— Что?
— Короче, глупость одну сделал. Хотя, может, и не глупость. Во всяком случае, мне так не казалось в тот момент.
— Ты говоришь загадками.
— Я не могу сейчас тебе все объяснить. Короче, я решил. Так надо, понимаешь?
— Вот дурак, — покачала она головой.
— Вера! Не стойте на площадке! — услышали они из приоткрытой двери. — Зайдите в квартиру!
— Сейчас, мам! — чуть обернулась она. — Зайдем?
— Я же сказал — нет.
— Боишься?
— Ничего я не боюсь! Просто не хочу.
— А зачем тогда пришел? — прищурилась она с усмешкой.
Прояви она хотя бы каплю настойчивого сочувствия, за которым он по сути и пришел, не поднялась бы в его душе эта горячая волна обиды, ядовитой кислотой выжигавшей даже самые добрые чувства.
— Ладно, все пучком, — едко улыбнулся он, пятясь к лифту. — Я все понял. Вопросов. Больше. Не имею. Гуд бай, май лав! Иди домой, к маме, а то простудишься.
С совершенным спокойствием Вера смотрела, как Колька, этот большой ребенок с всклокоченной шевелюрой и в плохо зашнурованных сапогах, вошел в кабинку лифта, отсалютовал ей по-американски и уехал вниз.
Конечно, зря он пришел! Все зря! Разве она, милая девочка, у которой есть мама и папа и которая возвращалась домой именно тогда, когда обещала, могла его понять? Понять то, что творилось в его душе. Понять эту упоительную, отчаянную мужскую решительность, как при переходе Рубикона, когда мысленно отрезаны все пути, кроме одного — к неясной и тревожной цели впереди. И дорога эта не покажется ни легкой, ни короткой, ни верной, ни неверной. Она просто будет. И он, Колька, пойдет по ней. Потому что он так решил. Решил сейчас.