Она взглянула вниз и вздохнула:
— Похоже на то, мой цыпленочек, только мне пора.
— Останься, — проговорил он, улыбаясь и прижимаясь к ней.
— У тебя что, крыша поехала? — хихикнула она. — Я и так уж неживая почти. Пойду к своему борову, и что мне сказать? «Ах, у меня сегодня голова болит». Так он мне эту голову открутит.
— Я его убью.
— Мне что, полегчает от этого? — усмехнулась она, легонько кусая его ухо.
— Останься… — вновь повторил он, все откровеннее лаская ее.
Ксюха, у которой за два последних года не было никого, кроме борова, не видевшего из-за живота своего собственного достоинства, млела от ласк Олега, изнывала и томилась мыслью, что придется вернуться в гостиницу из этого уютного пятикомнатного гнездышка (которое, судя по всему, принадлежало его родителям).
— Ты ж меня не знаешь совсем, дурачок… — шептала она. — Я же себе не принадлежу. Моего на мне ничего нет. Все урода этого старого… Господи, и откуда ты такой взялся на мою голову?! Олеженька, мы же с тобой оба в беду попадем, если ОН узнает… Боров проклятый сразу предупредил, чтобы я ни с кем… Мамочка моя родная, какой же ты весь… хорошенький мой… Узнает, мне ж не жить тогда. Пока сам не отпустит… Нет-нет! Утро уже! Я пойду, Олеженька. Не держи меня… Все равно уйду.
Она вырвалась и с трудом отперла замок.
Он наполовину высунулся из двери, когда она вышла на площадку.
— Ты придешь?
— Глупый, неужели ты не понимаешь? — с нежностью покачала она головой, натягивая меховую шубку.
— He-а, может, объяснишь?
— Хватит придуриваться! Я пошла…
— Иди, — кивнул он.
— Так я пошла.
— Иди, иди…
— А ты скройся, чтобы я тебя не видела!
Вместо этого Олег голышом выскочил на площадку, схватил ее, визжащую и упирающуюся, и затащил в квартиру.
Ксюха вырвалась через полчаса и, окончательно захлопнув за собой дверь, перевела дух. Потом произвела ревизию своего туалета. Он был в том живописном беспорядке, который отличал драную кошку от упитанной домашней твари с аккуратным бантиком на шее. Платье перекосилось, чулки куда-то исчезли, прическа сбилась, макияж… Она достала из сумочки пудреницу и заглянула в зеркальце. Да… когда-то это был макияж, а теперь картина Пикассо.
На площадку вышла женщина с крохотной собачкой, которая немедленно визгливо залаяла, изображая потешную ярость. Вид самой женщины стал надменно-презрительный. Ксюхе показалось, что она тоже сейчас оскалит зубы и глухо гавкнет.
Боясь, что эта чистенькая дура лопнет от чувства собственного превосходства, Ксюха сочла за лучшее спуститься первой, облаиваемая отвратительным мохнатым созданием, рвущимся на поводке.