«Мама родная, — подумала она, дрожа то ли от холода, то ли от предчувствия нелегких объяснений с боровом. — Что же теперь будет?»
Конечно, ей придется врать, изворачиваться, заверять в своей искренности и любви до гробовой доски к «любимому папочке».
Сознание вины, замешанное на страхе, вызывало в ней отвращение к самой себе, к своей жизни, в которой были только грязь и унижения.
Ей не надо было поддаваться чувствам. Но она не могла устоять перед этим мальчиком, перед его силой, напором и остальными, не менее замечательными качествами.
Ксюха поймала такси и с удовольствием забралась в теплый салон.
— Куда? — обернулся к ней водитель.
Неожиданно в сумочке заверещал сотовый. А она совсем про него забыла!
Лихорадочно достав трубку, Ксюха ответила:
— Да!
— Ты где?
Это был сонный голос борова. Он был грозен.
У нее оставались считанные секунды до того, как придумать правдоподобный ответ.
— Я… я в солярии. Утром проснулась, а ты еще спал, милый. Господи, как же ты вчера набрался! Дима тебя еле дотащил…
— Он говорит, что ты ушла рано утром.
(Молись на него, Ксюха, молись!)
— Рано легла, рано проснулась. Надоело лежать, вот и вышла в город. А что, нельзя? — обиженным тоном спросила она и сделала отчаянный знак таксисту, произнеся губами: «Ка-кой-нибудь со-ля-рий! Быстро! Быстро!».
Таксист понимающе кивнул и молча вывел машину на дорогу.
— Что за солярий? — спросил Александр Михайлович.
Ксюха прижала трубку руками и вдобавок спрятала ее между ног, после чего быстро спросила у таксиста:
— В какой солярий везешь?
— Возле цирка, знаю, есть. «Солнечный круг» называется.
Она немедленно приложила трубку к уху и выдала лучезарным голосом:
— «Солнечный круг», милый.
— Дима сейчас за тобой заедет.
— Хорошо, буду ждать.
Она отключила телефон и перевела дыхание.
— Теперь дома потолки придется повыше делать, да? — усмехнулся таксист.
— Крути баранку, голуба, и не лезь не в свои дела, — ответила Ксюха устало.
— Понял, не дурак, — кивнул он.
«Милый Божечка, — взмолилась она. — Пронеси, спаси и помилуй…»
* * *
Светлана Владимировна не спала почти всю ночь. Не могла уснуть. Она никогда так не говорила с сыном и теперь сомневалась в том, что была права. Но в тот момент она не могла иначе. Просто не могла. У нее язык не поворачивался назвать ему имя отца. Чем такой, как Саша, то уж лучше бы такого отца и вовсе не было. И кто мог сказать об этом Вадиму? Кто? Никто ведь не знал… Кроме Жеки. Но Жека не стал бы ничего говорить. Они здорово вчера поругались из-за Вадима, в котором явно пылала ревность.
Все утро она пыталась дозвониться домой, но безрезультатно. Вадим не брал трубку.